Ещё через несколько минут кто-то видимо вызвал дежурный наряд и дебошира с боем, но все-таки высадили из поезда.
В вагоне стихло. Поезд покатился дальше.
Проводница выматерилась в сердцах, как старый сапожник и отправилась к себе в купе отдыхать.
– И как теперь спать, зная, что у нас такая дверь хлипкая? – задала я риторический вопрос.
– Теперь спокойно, – ответила Вера. – Больше приключений не ожидается.
Я смотрела на неё и понимала, что вопросов за неполные сутки накопилось достаточно. И, словно, предчувствуя их, Вера предложила:
– Давай по чаю? Ночь длинная. Лично у меня сон, как отшибло. Вижу, что у тебя тоже. Заодно и поговорим.
Ночь – самое подходящее время для разговоров. Ночью люди слышат друг друга лучше, чётче. Тишина ночи располагает к откровениям. Ночь скрывает под большой темной, звёздной шалью все лишнее. Остаётся только истинное. Зачастую самое важное люди говорят друг другу именно в это время суток. Ночь – обнажает правду. Мы сидели с Верой напротив друг друга и под мерный стук колёс молча пили чай. Почему-то я не решалась нарушить эту тишину. Я видела, что Вера несколько раз набирала полную грудь воздуха, словно вот-вот начнёт говорить, но в последнюю секунду не решалась.
Наконец она произнесла:
– Ладно, раз уж так вышло – расскажу тебе. Предупреждаю только. История моя может показаться тебе странной. Поэтому давай так. Я рассказываю, а все вопросы ты задаёшь мне потом. Постарайся не перебивать без надобности.
– Хорошо, Вера. Я поняла, – мне стало немного не уютно, словно я вытаскиваю из неё что-то щипцами.
– Спасибо. Ты не переживай, девочка. Не хотела бы рассказать – не рассказывала бы. Видимо, время пришло. Правильно говорят – в поезде попутчику можно рассказать то, что и близкому не расскажешь.
И Вера начала свой рассказ.
– Родилась я в глуши сибирской в 1950 году. Деревни той уже и в помине нет. Спроси кого, знаете ли деревню ЛихОе, так и не вспомнит никто. А тогда она была полнолюдной. Дворов в ней много было. Да во всех дворах семьи с детьми мал-мала-меньше. Скотину люди держали, в поле работали. Сами себя обеспечивали. Все у нас было. Врача только не было, настоящего человеческого. Только ветеринар. А к врачу в районный центр мотались. Да и то только по экстренной какой необходимости: женщин рожать возили или травма какая приключится серьезная. А в общем, не хворые мы люди были. Настоящие сибиряки. Ну, а коль приболеет кто, так все знали, что бабка наша Аполлинария, Поля попросту, всю хворь выведет своими травами да заговорами. Славилась она этим. Не боялся ее никто. Она хоть и не затворница была, а людей все же сторонилась. Без надобности в разговоры не вступала, не сплетничала с бабами. Деток только привечала. То яблоком угостит, то печеньем, то конфетой какую достанет из кармана. Сколько лет ей было тогда никто точно не знает. Старой не назовёшь вроде. На вид лет шестьдесят, а как посмотрит на тебя, так вся мудрость мирская во взгляде отражается. Мы с девчонками к ней «погадать» бегали. Бывало, заглянем к ней во двор через дыру в заборе, да спорим, кто первый на этот раз «гадает». Кто гадает, тот вопрос задаёт и ждёт, выйдет ли баба Поля из дома или нет. Если выйдет, значит, ответ «да», ну, а если нет, то не судьба. Хочешь верь, хочешь нет, но гадание это работало исправно. Сколько раз убеждались. Правда, правило у нас было. Только по серьезному вопросу гадать. Не на глупости разные. У Люськи Земской, подружки моей, как-то мать в райцентр увезли к врачам. Несчастный случай произошёл. Чуть без ступни не осталась. Рана серьезная была. Люди говорили, ступню могут и не спасти. Люська так плакала. Маму, говорит, жалко. Ну, мы и предложили ей сбегать вопрос задать к дому бабы Поли. Прибежали, Люська зажмурилась, кулачки сжала, слёзы текут, а вопрос задаёт: сберегут мамке ногу или нет?