Веселье набирало обороты, шампанское вскружило голову неоперившимся юнцам. В самый разгар вечеринки Рома позвал Олю прогуляться.
Оля была на седьмом небе от счастья. Она любила. Она цвела. Она порхала, как ласточка, не зная, что низкий полет этой птицы предвещает грозу.
– Ты сегодня всех затмила, – сказал Рома, прижав к груди опьяненную чувствами Олю.
– Все для тебя, – расплылась она в улыбке.
Рома еще крепче обнял свою выпускницу. Земля ушла у нее из-под ног, и двое влюбленных слились в жарком поцелуе.
Оля проснулась от громких звуков, доносившихся с кухни.
– Я тебя разбудил? – спросил Рома пришедшую на запах жареного бекона заспанную Олю.
– Все в порядке, – она подошла к своему полуобнаженному повару и прошептала на ухо. – Мне было очень хорошо сегодня ночью.
– Мне тоже, – не отводя от нее пристальный взгляд, он поднял свою сонную красавицу на руки, и они снова забылись в объятьях друг друга.
Примерно через два месяца Оля, дрожа от волнения, вручила своей рок-звезде что-то вроде фломастера.
– Что это? – удивленно спросил Рома.
– Результат нашей любви, – произнесла Оля, сгорая от счастья.
– Ты серьезно? – понизив голос на тон, спросил Рома.
– Серьезней не бывает, – пропела Оля, обвивая руками Ромину шею.
Рома с окаменевшим лицом оттолкнул ничего не понимающую Олю и вышел из комнаты. Вернувшись, он протянул ей конверт и сказал:
– Здесь должно хватить. Я музыкант, понимаешь? Я художник. Я должен нести людям красоту. В моем мире нет места этому ребенку.
Изумленная Оля не знала, как себя повести.
– Как ты можешь такое говорить? Ведь это наш ребенок, наша плоть и кровь, – с трудом сдерживая слезы, Оля попыталась вразумить будущего отца.
– Мне он не нужен. И ты мне не нужна. Если не хватит денег, скажи. Только избавься от него.
Оля поняла, как сильно она ошибалась, думая, что эта красивая обертка стоит ее любви. И не сказав больше ни слова, выбежала на улицу.
«Фальшивка! Пустышка! Бездушный самовлюбленный сухарь!» – всю дорогу домой Оля не прекращала посылать проклятия в адрес того, кого еще недавно, как ей казалось, горячо любила.
Мучась бессонницей, Оля практически ничего не ела и не отвечала на расспросы не находящей себе место матери. Потерявшей надежду девушке казалось, что мир отвернулся от нее. Не быть ей студенткой. Не быть любимой женой. Не быть матерью. Она не хотела избавляться от ребенка, но не могла представить себя в роли матери-одиночки, не забившей и двадцати голов в ворота жизни. Она не могла даже и подумать о том, чтобы рассказать родителям о своем положении. О том, что их домашний цветочек потерялся в сорняках и поддался лживым речам льстивого бессердечного эгоиста.