В жене его всё было дело.
Она писала еврейские формулы для всего мира, отдаваясь Эйнштейну–мужу с биологической частотой потребности.
И Её–моё–энергия, равная квадрату скорости дарового света, помноженной на массу разложенной на запчасти элементарной единицы – её рук и ума дело: честь ей и хвала, не в пример жулику Альберту.
Кто об этом знает? Да никто, кроме знающих Альберта не понаслышке.
Не каждая еврейская спина с подагрой.
Не каждый Альберт – Эйнштейн.
Зато каждая спина любого еврея заканчивается с началом задницы, и точной границы тех сопредельных территорий не прописано, разве что от копчика начать считать позвонки: так тож седьмой выйдет, вот же совпаденьице!
Те границы в деловом совершенстве знают лишь профессиональные экзекуторы, которым выдали рецепты лечения провинившегося – вруна и плагиатора. //
Хоть бы инициалы жёнины Эйнштейнище в формулу бы вставил, и то бы хоть какая–нибудь почётная дань была.
Отвлеклись. Отдохнули на физике жён и мужей израелевых.
Честно сказать, не любит автор израельчан: много врут, много средь их банкиров и ни одного жнеца, и ни одного сантехника.
Может и не так. Чем они питаются? Не одной же мацой!
Подруга одна – она русская – сообщает: евреи и еврейки по–особому пахнут. Ну и ну! Вот это хвантазия. Хотя кто его знает: я не принюхивался.
Единственная еврейка, с которой я имел некоторые дела, ну вы понимаете, вовсе не пахла по–особенному.
Зато она обожала воспроизводить позиции китайских иероглифов.
И, застывая в какой–либо позе, велела угадывать куда – для достижения гармонии – приставлять чёрточки и палочки, и с какой частотой натыкивать точки.
И я добросовестно учился её китайской грамоте.
Пыхтел, потел, доводил до совершенства.
После отмывали иероглифы. Под душем. Забрюхатела чертовка. Иероглифы это такой приёмчик был, как оказалось.
***
Итак, горничная, уборщица, официантка, явно не без национальности.
Что–что? Как это без национальности? Это дело надо поправить.
Мозг поправит, трепануто кивая черепом.
Кто же это входит к нам, так артистично?
Завтрак принесли в постель? Ух ты! Давай–ка его сюда! Ну и ножки! А фартучек! Вышивку оближешь: такие там перси намулёваны!
Кто тут был сервисом недоволен? Ах, это был наш дружище–недоросль Малёха!
Принюхиваемся.
Повеяло мюнихской рулькой: не может быть: мы в Париже!