Зал очень быстро опустел, оставив в своём лоне только троих.
– Браво, Эжен! – директор дружески прикоснулся к моему плечу. – Вы вселяете в меня надежду. И где Вы раздобыли такие прекрасные цветы? Очень трогательно. Я уверен, княжна будет рада.
– Конечно, господин директор, – солистка покорно склонила голову.
Удивлённый, я смотрел на свои руки, сжимающие маленький букетик фиалок. Цветы были искусственными, но обрызганными душистой водой для убедительности. Я видел, как, помимо моей воли, они сами собой потянулись к даме в красном платье. Чтобы опередить смущение, я произнёс:
– Пожалуйста, не стреляйте, я от чистого сердца.
Мария, зардевшись, отвела невинные глаза в сторону.
– Вы знаете, господин Версо, – Ловьяди подхватил двух влюблённых под руки и направился к фуршетному столику с шампанским. – Сеньорита Солини происходит из очень древнего патрицианского рода…
* * *
После того как мне ловко удалось выпытать у директора все архитектурные секреты школьного здания, двигаться в коридорном мраке стало гораздо легче. Надев туфли на руки, я вмиг сообразил, что превратился в бесшумное существо, способное теперь очень хорошо скрывать свои намерения.
В таком приободрённом виде, над которым немало потрудились газированные пузырьки шампанского, я и вернулся в новое жилище. Из предосторожности закрыл дверь на все засовы. Ловьяди где-то отстал, и мне наконец-то выпал счастливый случай побыть одному. Однако когда я повернулся лицом к истинному свету, то увидел ожидающую меня в кресле Марию Солини. Концертного платья на ней было, и это обстоятельство в дальнейшем очень мешало мне говорить то, что я думаю. Почему-то мужчине рядом с женщиной всегда хочется выглядеть не самим собой, а наоборот.
– Я пришла поблагодарить Вас, – бывшая солистка проиграла новое вступление. – Директор сказал, что Вы единственный из публики были сегодня на моей стороне.
– Да, вставать на сторону слабых и беззащитных – моя визитная карточка.
Не то чтобы это была голая неправда, но на самом деле я не поддался всеобщему искушению только потому, что, сколько себя помню, у меня напрочь отсутствовал музыкальный слух, и именно поэтому я оказался не восприимчив к колдовству клавишной вакханалии. Максимум, что я способен был безболезненно слушать, так это церковные псалмы.