– Заждались? – вышла в прихожую девушка, когда я собирался уже уходить.
Я коротко кивнул, с интересом взглянув на крохотное создание, испуганно жавшееся к ногам матери. Это была девочка лет четырех, не больше. На ней было зимнее пальто и разбитые, истертые полусапожки. Из-под вязаной шапочки выбивалась прядь светлых волос, даже в темноте прихожей невольно поразившая своей ангельской белизной.
– Это Танька, – представила ее девушка и вытолкала меня из квартиры.
Вечерело. Стылый мартовский вечер был сыр и прохладен, пробирал до самых костей и гнал домой, в тепло и уют. У подъезда мы остановились, моя спутница спросила у меня сигаретку, закурила, и, отводя взгляд, справилась насчет мелочи.
– Лапшицы бы Таньке купить, – смущенно оправдывалась она за свою просьбу.
Тут я начал ее расспрашивать и выяснил, что им обеим нечем поужинать и негде в эту ночь спать.
– Могли бы тут остаться, да хозяева гостей ждут, тех самых…
Я понял, что речь шла о тех парнях, которых мне пришлось невольно напугать, и неожиданно предложил ей отправиться ко мне. Жил я один, комната у меня была свободна, и на одну-две ночи не жалко было приютить человека. Да и Таньку мне было очень жаль. Девочка шмыгала носом и встряхивала головой, с трудом отгоняя находивший сон. Видно было, что за день она утомилась.
– Как вас зовут? – спросил я по дороге.
– Не все ли равно? Аня, – равнодушно отозвалась девушка.
Ее поведение разом изменилось, больше не выдавало признаков страха или волнения, и вообще, она будто ушла в себя, стала подчеркнуто невозмутимой, словно и не было ничего, что случилось, а я был для нее каким-то давним знакомым, к обществу которого она настолько привыкла, что перестала его замечать. Меня же мучили думы о ней, о ее судьбе и судьбе ее маленькой дочери. На вид Ане было не более двадцати лет, но в глазах ее плескался океан вечности, бездонного опыта прожитой жизни, и я мог ошибаться. Но более всего меня интересовало другое…
– А почему вы так испугались их? – осторожно спросил я.
– Не их, а его, одного, – глухо и озлобленно поправила она. – Он меня изнасиловал, а теперь грозится ножом пырнуть. Боится все, что в милицию побегу…
Непостижимо страшные слова она произнесла так ровно, просто и естественно, словно говорила о погоде. Потом замолчала, и на все мои попытки возобновить расспросы отвечала неопределенным хмыканьем.