Так и не встретив того, кто зажигает фонари, мы срывали с земли опавшие кленовые листья, отряхивая с них воду, собирали их в кучу.
Мы бежали за дождем, а он шел мерным шагом, так по-взрослому оглядывался на нас, что мы смеялись над этим взглядом до боли в животах.
И где-то колесил по мокрым блестящим рельсам мой трамвай.
И как это часто бывает, собрав огромную кучу листьев, мы начали целоваться, жадно, горя ушами, забыв дышать.
Огромная куча была вполнеба, а мы стояли рядом и целовались.
– Ты любишь меня? – спросила девушка, и тогда я впервые услышал ее голос. Заулыбался от удовольствия, не задумываясь о смысле.
Она, сонно прикрыв глаза, еще горела от последних поцелуев, ревниво заливаемая прикосновениями дождя… но ответ должен был, слетев с моих губ, коснуться ее, успокаивая.
– Люблю! – вспыхнул я, но дождь погасил мои слова.
– А что такое любовь, мальчик? – Девушка, мокрая с ног до головы, стряхивая последние поцелуи, словно капли, пристально посмотрела на меня. В ее глазах был испуг. Она чего-то боялась, но я не знал, почему и откуда вдруг возникло это напряжение.
Чувствуя, как бьется непереваренное сердце, я не смог ничего ответить, мои слова зачеркивали косые мокрые линии. И вдруг на мое молчание в ее глазах промелькнула печаль, но на губах ее была улыбка, и я поцеловал эти губы; закрыв мир за опущенными веками, впивался губами в дождь.
– Ты чудо, мальчик, – сонно шепнула она.
И ее не стало. Или не было вовсе.
Где-то колесил по мокрым улицам трамвай, разыскивая меня. Дома с черными окнами нависали над ним, и булыжные мостовые были взрыты-перерыты коварно ухмыляющимися дождевыми червями.
Трамвай вяз в грязи, и ему все больше не хватало обычных для трамваев рельс. Дождь множил ржавые пятна по его бокам, мечущиеся дворники на стеклах не могли вернуть миру привычных очертаний.
Настал момент, когда у трамвая не осталось больше сил. Он раскрыл двери напирающим дождевым червям, которые ворвались в кабину и потребовали держать путь к огромной куче кленовых листьев, возвышавшейся над погруженным во тьму городом.
Но у трамвая не было сил. Он дрожал словно старая кляча, дергаясь в оглоблях.
Дождевые черви вздыбили землю, выталкивая из ее глубин старые закаменевшие деревянные шпалы.
Света не было нигде, кроме тех улиц, где шел тот, кто вкручивает лампочки и чинит фонари.