– А кто же языку так здорово обучил, если ты не россиянка? Шпаришь, будь здоров! Я и то так не умею складно говорить.
– У папы своя методика. Я полиглот, – ответила она, сохраняя внешнее безразличие.
– И какого рода пыль мы глотаем? Земную или космическую? – Очарованный «лопух» отчётливо рассмотрел идеальные очертания девственной груди с розовеющими бутонами сосков, увидел, как дышит её втянутый живот через тончайший батист. А ниже чётко просматривалось её вполне себе созревшее женское, сакральное преддверие к главному сокровищу всякой живой Флоры. У бедняги Ростислава опять перехватило дыхание. Ни насмешка, ни юмор положения не спасали. Как мало полудетское лицо увязывалось со всем прочим, роскошно-цветущим, неодолимо-зовущим к полноценной уже любви. И если так уж необходимо, он был согласен ждать её календарного взросления. Сколько? Год, два?
– У меня нет друга, – призналась вдруг девушка. – Я смогу полюбить только того, кто будет носить меня на руках. А поскольку я очень тяжелая и плотная, думаю, этого никогда не произойдёт. Да и мальчишки от меня всегда на расстоянии. Они очень глупые.
Ростислав встал и с лёгкостью подхватил её на руки, – Я буду носить тебя на руках, – прошептал он. – Ты же серьёзная девушка и хозяйка своему слову?
– Какому слову? – расширив глаза, прошептала она, обхватив его за шею, чтобы не выронил вдруг, и царапая своими перстнями и каменными браслетами. О чём говорила такая вот любовь к украшениям? Родители баловали свою уникальную кровиночку? Или же она сама пока что не рассталась с теми девчоночьими играми, когда они воображают себя принцессами или изукрашенными сказочными феями?
– Что полюбишь того, кто будет носить тебя на руках. Вот ты и попалась, Карина…
Кто кого и куда увёл?
Попалась не Карина, попался он сам. Пелагея, хотя и прошло столько лет, хотя она сама и выстроила всю эту художественную воображаемую инсталляцию внутри самой себя, ощутила боль в неопределимой, если локально, области, именуемой душой. Когда она впервые увидела Ростислава, то отчего-то сразу обратила внимание не на его крупное тело, не на скульптурно-чёткое и безупречно прекрасное, как ей сразу и навсегда показалось, лицо, а на его загорелые сильные мускулистые руки человека, привыкшего к самому разнообразному физическому труду. И она почувствовала с защемляющей остротой, меняющей пульс и учащающей дыхание, что именно эти руки будут первыми, что обнимут её настоящим мужским объятием. Ей хотелось бы, чтобы они так и остались единственными. Но не случилось. Карина Венд вышла однажды из призрачной тени зонтичных акаций, из легковесной юной игры по случаю, из мимолётного прошлого в настоящее Ростислава и втащила его в одиночество и сиротство своего собственного настоящего. Пленила его на годы и годы, нисколько его не ценя, не оберегая, не любя своим, разбитым к тому времени совсем другим человеком, сердцем себялюбивой и мстительной Флоры. Своего подлинного возлюбленного она отчего-то простить не захотела, закрылась от него как щитом судьбою Ростислава. Родила Ростиславу сына. А потом отбросила надоевший живой и обременительный щит – мужа, так и не сумев его полюбить. Он так никогда и не стал её внутренним самым драгоценным жильцом, оставаясь всегда только внешним раздражителем, то необходимым от случая к случаю, то невыносимым и нежелательным. Первое впечатление его не обмануло. Холодная статичная гордячка навсегда осталась для него Наиной из пушкинской сказки.