То, что немцы залегли, было
замечательно, если б рванули ходом – смяли б без вопросов. А так –
уже теряли время. Лупили правда от души, патронов не жалея, и
пулеметов с их стороны оказалось не меньше шести, но что хорошо –
ни одного станкового. Над головами шелестело смертью, посвистывало
нежно, пули били в бруствер, так что земля летела фонтанчиками,
головы не поднять. Один из троих санитаров неосторожно высунулся,
тут же рыхлым комом свалился навзничь.
Вбивая вторую обойму в
СВТ,[3] Берестов мельком глянул на него.
Наповал, даже глаза не успел закрыть, так и уставился в небо, и на
побелевшем лице – удивление. Холодом прошибло, – а ведь не уйти,
силы несопоставимы! Огонь велел открыть, толком не подумав, на
рефлексах, теперь поздно было спохватываться.
– Не удержим! – оскалил зубы
пулеметчик, меняя уже второй пустой диск.
Над головой вроде как стало
посвистывать реже – медсанбатовские проснулись, очухались,
заметались между палаток, даже кто-то оттуда стрелять взялся, и
основная масса немцев не удержалась, стала пулять по хорошо видным
мишеням. Берестов это заметил, не стал рассуждать долго, а шустро
высунулся и влепил по три пули в пулеметные огоньки, справа и с
краю, что были напротив, прикинув так, чтоб пулеметчику прилетело
точно. Попал или нет – заметить уже не успел, спешно пригибаясь.
Успел вовремя – фуражку с головы сдуло, и как просквозило что над
макушкой, потекло моментально горячее и неприятное по шее. Тронул
рукой – кровища. Тут же стало не до того.
– Последний ставлю! – взвыл
пулеметчик. Его напарник суетливо совал патроны в пустой диск, но
видно было, что парень этот, белобрысый здоровяк, скорее сильный,
чем ловкий, и пальцы у него, вполне возможно, могут подковы гнуть,
но для быстрых и тонких операций мало годны. Вроде не паникует,
просто руки вот такие. Значит, сейчас пулемет останется без
патронов и заткнется.
И – все.
Когда курсант Берестов учился на
лейтенанта, он не раз представлял себе свою героическую гибель. И
тогда для него помереть было совершенно не страшно, главное – чтобы
красиво и героически, как в кино. Такие мысли были даже приятны,
немножко ужасали, и по коже пробегала приятная холодящая истомная
дрожь. И тот Берестов скорее всего держал бы позицию до
конца, как вбитый гвоздь.
Только вот другим он стал, и кроме
себя теперь еще думал и о подчиненных. А после боев на Карельском
твердо убедился, что вся эта киношная картинность – чушь собачья. И
когда помполит распространяться вздумал о том, что надо хоть
умереть, но победить, командир роты взял слово и, тщательно
взвешивая каждое, словно на аптечных весах, заявил, что погибший
герой – это герой, бесспорно. Но тот, кто сумел победить и живым
остался – тот герой вдвойне, потому как войны заканчиваются, а
кто-то после этого должен и детей растить, и страну строить, и
врага сдерживать. Как ни странно, помполит спорить не стал, а мысль
эту лейтенант запомнил.