И человеческие останки попадались
частенько, даже и в лесу. Сначала было неприятно, потомпообвыклись.
Сидоров сам удивлялся везучести командовавшего группой старлея –
как невидимками стали. Как по волшебству! Словно заговоренный шел,
ухитряясь избегать встреч с немчурой. Только вот против голодухи
ничего не мог предпринять – и так-то местности были тут нищими, так
еще и к нашим армейцам относилось здешнее крестьянство без радости.
Что было ценного – все ушло за жратву. И шли полуголодными,
отощали.
Хорошо еще, что медички ухитрялись
подлечивать местных жителей, и те, хоть и не слишком много харчей,
но – подавали. Всей компанией в деревни не входили, а в таких, где
на месте могли показать наглядно, что медицина может, – человек по
шесть, не больше.
В общем – и голодно, и холодно.
Пока ему везло. Чудом удавалось
разминуться со шнырявшими по окрестностям немцами. При том, что и
контингент достался ужасный – большей частью женщины, а это такой
личный состав… очень… ну, неудобный, – не зря гаремами евнухи
командовали, потому что нормальному в таком коллективе – неважно,
мужеска он пола или женского, – жить невозможно. Нелепые ссоры,
слезы не вовремя, постоянные склоки и прочие истерики все время
выводили старшего лейтенанта из себя. Но это были не те беды, если
честно.
Даже удавалось обходиться без потерь,
пока на злосчастном перекрестке не попали под огонь, черт его
знает, откуда взявшегося броневика, черт его знает, как тут
оказавшегося! Порадовался было, что и тут проскочили – не могла
колесная бронетачанка впереться в лес, только долбанула несколько
раз вслед из крупнокалиберного пулемета. А может и малокалиберной
автоматической пушки – в вечернем тихом лесном воздухе пальба
показалась особенно оглушительной.
И только порадовался, что все же
удачно проскочили, как оказалось – поторопился. Зацепило медсестру
Марусю, симпатичную и очень добродушную девчонку, безропотную и
очень надежную. Как поспешала, так и повалилась без крика, без
стона. К ней подбежали, а она, белая как мел, уже не в себе,
смотрит сквозь товарищей, и что-то быстро и тихо шепчет. Берестова
больше всего потрясло, когда он увидел, как раненая непослушными
руками пытается засунуть вываливающиеся из разорванного живота
пухлые кишки обратно – с прилипшими к ним сосновыми иголками,
муравьями, травинками и прочим сором. Чертова бронемашина еще вслед
задудудкала, да вслепую, не в ту степь.