Когда я, выдохнув, открываю глаза, Колборн пристально на меня смотрит.
– Не знаю, – говорю я. – Я выйду отсюда, так или иначе. Не хочу рисковать, не хочу сюда вернуться. По-моему, надежнее не будить спящих собак.
Колборн беспокойно барабанит пальцами по столу.
– А скажи-ка мне, – говорит он, – бывает, что ты лежишь в камере, смотришь в потолок, пытаешься понять, как ты здесь оказался, и не можешь уснуть, потому что никак не прогонишь воспоминания о том дне?
– Каждую ночь, – без иронии отвечаю я. – Но вот в чем разница, Джо. Для вас это был всего один день, а дальше все пошло как обычно. А для нас – один день и все последующие.
Я подаюсь вперед, опершись на локти, мое лицо оказывается всего в нескольких дюймах от его лица, так что он слышит каждое слово, когда я понижаю голос:
– Вас, наверное, так и жрет изнутри то, что вы не знаете. Не знаете кто, не знаете как, не знаете почему. Но вы и его не знали.
У него странное лицо, как будто его тошнит, словно я вдруг сделался несказанно мерзким и на меня страшно смотреть.
– Ты все это время хранил тайну, – говорит он. – Кто другой с ума бы сошел. Зачем?
– Хотелось.
– И по-прежнему хочется.
У меня за ребрами веско стучит сердце. Тайны тяжелы, как свинец.
Я откидываюсь назад. Охранник смотрит безразлично, как будто мы – чужие люди, говорящие на чужом языке, о чем-то далеком и незначительном. Я думаю об остальных. В кои-то веки о нас. Мы натворили много зла, но оно было необходимо – или так казалось. Годы спустя, оглядываясь назад, я уже не так уверен, что без него нельзя было обойтись, и теперь я думаю вот о чем: смог бы я объяснить все Колборну, все мелкие извивы и, повороты и финальный эксод? Я разглядываю его открытое, ничего не выражающее лицо, серые глаза – от них теперь расходятся гусиные лапки, но смотрят они так же ясно и твердо.
– Хорошо, – говорю я. – Я расскажу. Но вы должны кое-что понять.
Колборн не шевелится.
– Я слушаю.
– Во-первых, я заговорю, только когда выйду отсюда, не раньше. Во-вторых, все это не вернется ни ко мне, ни к кому-либо еще – никакой двойной ответственности. И, наконец, это не извинение.
Я жду от него какого-то отклика, кивка или слов, но он только моргает, молчаливый и неколебимый, как сфинкс.
– Ну что, Джо? – спрашиваю я. – Вы это выдержите?
Он холодно, коротко усмехается: