– Нет, если хотят выйти целыми и невредимыми, – отвечаю я. – К тому же заняться-то особо нечем.
– То есть ты постоянно тренировался? Говоришь, как Мередит.
Боясь, что покраснею, я стягиваю майку и надеюсь, что Филиппа не заметит. Она, кажется, смотрит на дорогу, но очки у нее зеркальные, так что не поймешь.
– Как она? – спрашиваю я, разворачивая другую майку.
– Ну, явно не бедствует. Мы особо не общаемся. Никто из нас.
– А Александр?
– По-прежнему в Нью-Йорке, – говорит Филиппа, и это не ответ на мой вопрос. – Присоединился к какой-то труппе, которая делает серьезные иммерсивные вещи. Сейчас играет Клеопатру в складском помещении, среди песка и живых змей. Чистый Арто. Потом они ставят «Бурю», но это, возможно, будет его последняя работа.
– Почему?
– Потому что они хотят взять «Цезаря», а он говорит, что ни за что больше в эту пьесу не пойдет. Он считает, что она нас всех поломала. Я ему все повторяю, что он неправ.
– Думаешь, это «Макбет» нас всех поломал?
– Нет. – Она останавливается на светофоре и смотрит на меня. – Думаю, мы все изначально были поломанные.
Машина снова рычит, оживая, переходит на первую передачу, потом на вторую.
– Не знаю, так ли это, – говорю я, но больше мы этой темы не касаемся.
Какое-то время мы едем в молчании, потом Филиппа включает магнитолу. Она слушает аудиокнигу – Айрис Мердок, «Море, море». Я несколько лет назад читал ее в камере. Помимо тренировок и надежды, что тебя не заметят, это всё, что остается в тюрьме шекспироведу-слетку. К середине своего десятилетнего срока я был вознагражден за хорошее (то есть незаметное) поведение работой по расстановке книг на полки вместо чистки картошки.
Я знаю сюжет и поэтому едва слушаю слова. Спрашиваю Филиппу, можно ли опустить окно, и высовываю голову наружу, как собака. Филиппа надо мной смеется, но ничего не говорит. Свежий воздух Иллинойса невесомо и летуче скользит по моему лицу. Я смотрю на мир сквозь ресницы, и меня тревожит, какой он яркий, даже в этот пасмурный день.
Мысли мои бредут в сторону Деллакера, и я гадаю: узнаю ли я его? Может быть, Замок снесли, спилили деревья, чтобы освободить место для настоящего общежития, поставили забор, чтобы не пускать детишек к озеру. Может быть, теперь он похож на детский летний лагерь, такой же стерильный и безопасный. А может быть, он, как Филиппа, вообще не изменился. Я по-прежнему вижу его пышным, зеленым и диким, как будто слегка зачарованным, вроде Оберонова леса или острова Просперо. О таких волшебных местах кое-что не рассказывают – о том, что опасны они настолько же, насколько красивы. С чего бы Деллакеру быть другим?