– Ох, нет! – быстро прокомментировала Кира – Я
кормящая мать, мне нельзя. Макс, – ее голос стал тише и
тверже, – пойдем поговорим.
Из динамика вновь донеслись резкие звуки. Большой палец опять
нажал на перемотку и спустя несколько секунд отпустил кнопку.
– Ты опять был там, да? Опять работал с контрабандистами? Я
же тебя просила. Нам ничего…
– Т-с-с, – Макс произнес это очень нежно и
любя. – Не шуми. Он спит.
– Макс. Не увиливай от ответа, – уже тише, но с тем же
напором звучал голос Киры. – Я же тебя просила. У нас все
есть. Такие мелочи, они ни к чему. Это пустой риск. Ты мне нужен
здесь и живой.
В ответ из динамика прозвучало только молчание.
– Что вы делали там на этот раз? Ответь мне Макс, или
я…
– Мы почти нашли то, что искали, – перебил ее
тот. – Почти.
– Господи, милый. Я же просила. Забудь об этом. Прошлого не
изменить.
– Но я должен знать! – резко ответил Макс. – Я
так не могу. Всю жизнь прожить во лжи и неведении, и когда
предоставляется возможность приоткрыть завесу, то что? Просто взять
и отойти?
– Мне нужен ты, Макс, а не твое прошлое.
Из динамика раздался резкий звук, как будто кто-то вломился в
дверь.
– Гай? – удивленно произнес Макс. – Чего
тебе?
– Парни из Песчаной Бухты, полчаса тому назад дали «добро».
Если мы хотим застать груз на месте, то надо выдвигаться
сейчас.
Из динамика вновь стали доноситься непонятные звуки. Макс и Кира
стали о чем-то оживленно спорить, но было сложно разобрать, о чем,
так как пленка была старая. Точно было понятно лишь одно: спор
намеревался перерасти в скандал. В разговор вмешался третий голос,
который попытался угомонить обоих. После этого несколько долгих
мгновений из динамика раздавались только шипение и треск, но
неожиданно все помехи исчезли и прозвучал гневный голос Киры:
– Максимилиан Коган! Я тебя заклинаю! Не вздумай меня вновь
оставить одну, твои подарки тут не помогут, а не то!..
Голоса на диктофоне стали еле различимы, а после исчезли
совсем.
Янтарная жидкость наполнила рюмку. Жилистая рука отложила
диктофон и, взяв рюмку, вновь отправила содержимое согревать нутро.
Коган покрутил опустевшую стекляшку в руках, пытаясь рассмотреть в
гранях свое отражение: щетина, тронутая сединой, острые черты лица
и отрешенно-усталый взгляд, но все это Коган и так видел в себе
каждый день. В гранях рюмки он пытался найти то, что давним-давно
утопил на ее дне: самого себя. Затем, со стуком вернув рюмку на
барную стойку, наполнил ее вновь.