– Ну, чиво, девка, нынче заспалась, а усе думають, што и тебе, таво, черный ворон, у райцентр с мужем, – с издевкой прохрипел дед Наум.
Раиса хотела смолчать, но (теперь она сама и плетень и за плетнем, нужно всё самой отстаивать) громко выпалила:
– Я табе не девка, Наум Астахович, и кады надо мине сама поеду, сама, сама, сама! Понятно? – со злостью в сердце возразила Раиса.
– Ты послухай, чиво люди гутарють, нос не чистый у твоего мужа. Иво отца- кулака со своими отпрысками ишо в 28- ом у Сибирь этапом, а он тоже твой – то кулак, а в председатели – ишь умник, яблоко от яблони далеко не котица, – Наум поднял байдик и со злостью стукнул по земле и замолчал.
– Дядька Наум, у вас в лобу креста нету. Как будто вы не знаете, што у дядьки Павла аж семеро сынов работящих было. Они сами сабе работали, вот и купили кобылу и веялку. Господи, горемышные, за кобылу и веялку у Сибирь на погибель.
– Дядька Наум, табе тоже туды надо – выпалила кума Машка.
– Погоди, а пошто мине? – спросил Наум, открыв рот в недоумении.
– Пошто, пошто, а пото што вон и корова, и бугай, и телка годовалая. А за бугая скольки дерешь, штоб каждая корова обгулялась, а? Масла два кила, сена две коляски. Ишо не слыхала, што бугаи масло едять. Ха-ха-ха, – рассмеялась Машка.
– Не наравица, нихай твой Тихан свою корову сам осеменяеть, – сострил Наум.
– Ишь, дурень старый, додумался до чиво, птьфу, – плюнула Машка.
Раиса стояла и думала: «Этот старый дед и тот поддел, а что другие судачат, но я ни в чем не виновата перед ними, да и дети мои тоже. Выстоим тольки с божьей помощью. Надо сегодня усем крестики у нательное белье повшивать». Она заторопила куму Машку т. к. они жили почти рядом, а без неё она не хотела идти (идти вместе уже было привычка.)
– Кума, шо нам дядька Игнат чи бог, чи уласть? Болтун старый и усё. Пойдем, кума, хватить, – сказала Раиса.
Две кумы обмолвились коротким молчанием. Кума Машка обернулась назад, как бы замерив расстояние между ними и дядькой Наумом, осторожно начала разговор с поучительным советом.
– Кумочка, я ночь не спала, после того как «черный воронок» уехал ис кумом. За шо? За корову, за десять курей, за хату мазанку с дырявой соломенной крышей, за пятёх детей? Сволачи проклятые, он у 28—ом от отца и матери, от братов отказалси. Кума, а може обшиблись. Он на стойле бабы гутарили: хоть обшибка какаясь будя, то усёдно не вернится, будя идесь работать до последнего удоха. Оттуля и покойных не вязуть, там и хоронють. А как же ты с пятьюми, да и шестой вон лезеть уже с живота?