– Его память, и только? И это все, Севериан?
Впервые за многие годы почувствовал я, как кровь приливает к щекам.
– Нет, я солгал, – признался я. – Я и есть он – в той же степени, что и Текла. Все вы мне друзья, а друзей у меня исчезающе мало, и лгать вам не стоило… хотя я так часто вынужден лгать себе самому!
– Тогда, Севериан, – пропела Фамулим, – ты должен знать, что кара лишь одна, одна для всех. Но, тем не менее, чем ближе к успеху, тем сильнее душевная боль, и сей закон мы изменить не в силах.
Снаружи, из коридора, донесся крик. Кричали довольно близко. Но стоило мне двинуться к двери, крик оборвался на той самой булькающей нотке, означающей, что горло кричащего переполнено кровью.
– Севериан, стой! – рявкнул на меня Барбат.
Оссипаго поспешно загородил собой дверь.
– Мне осталось сказать лишь одно, – настойчиво, размеренно продолжила Фамулим, – Цадкиэль и справедлив, и добр. И посреди страданий помни это.
Я повернулся к ней. Слова сорвались с языка сами собой:
– Помнится мне… помнится мне, прежний Автарх своего судьи даже не видел! Я не мог вспомнить имени, потому что предшественник мой изо всех сил старался забыть его, но теперь мы с ним вспомнили все, и имя это – Цадкиэль! А ведь прежний Автарх был человеком куда добрей Севериана, куда справедливее Теклы… На что надеяться Урд сейчас?
Кому – быть может, Текле, а может, одной из расплывчатых теней за спиной Старого Автарха – принадлежала потянувшаяся к пистолету рука, я сказать не могу, и, мало этого, даже не подозреваю, в кого (если не в меня самого) она собиралась стрелять. Однако кобуры пистолет так и не покинул: Оссипаго, обхватив меня со спины, накрепко прижал мои локти к ребрам.
– Решать Цадкиэль, не нам, – спокойно ответила Фамулим. – А Урд может рассчитывать на все, что по силам тебе.
Возможно, дверь, не отпуская меня, каким-то образом умудрился открыть Оссипаго, а может, она отворилась сама, по команде, которой я не расслышал. В следующий миг Оссипаго рывком развернул меня к двери и вытолкнул в коридор.