– Ясно, – та, что жаловаться на меня обещала.
При мысли об этом от страха сводит живот.
Зайдя в аудиторию, привычно выбираю заднюю парту и, вытащив из рюкзака тетради, кладу голову на сложенные перед собой руки. Настроения нет, и на душе кошки скребут.
Преподаватель, Николай Степанович, приходит спустя пять минут после начала пары. Здоровается и обращается напрямую ко мне:
–Короткова, тебя в деканате ждут.
У меня внутри все обрывается. Начинают гореть лицо и трястись руки.
Мне конец.
Уже представляя, как с позором возвращаюсь домой в деревню, как расстроиться моя учительница, и будет плеваться в мою строну пьяный дед, уныло плетусь в деканат.
С минуту нерешительно топчусь под дверью, а затем тихонько стучусь.
– Можно?
– Входи, – глядя на меня с укором, проговаривает секретарь Светлана.
– Вызывали?
– Садись, – указывает она на стул у стены, – не ожидала от тебя.
– Я не виновата! – выкрикиваю пылко, – они начали бить Ингу…
– Виктору Андреевичу рассказывай.
– Он у себя?
– Сейчас придет.
В подтверждение ее словам дверь открывается, и в приемную входит сам декан с… сыном губернатора.
О, че-е-ерт!
Можно прямо сейчас сдавать студенческий и собирать чемодан.
Опустив взгляд на сцепленные в замок руки, жду приговора.
– А, Короткова?
– Доброе утро, – сипит мой голос, – вызывали?
На Греховцева не смотрю, но буквально кожей чувствую его присутствие. Это сильно угнетает. Хочется накрыть голову руками и сжаться в комок.
Секретарша начинает тихо переговариваться с ним, слышится шелест бумаг и звук шлепающих печатей, а я сижу, как мышка в мышеловке.
– На тебя жалоба поступила, – говорит Виктор Андреевич сурово.
– Я знаю, но я не виновата, честное слово!
– Говорят, ты студентов избиваешь…
– Она первая на меня набросилась.
– Короткова, ты не в детском саду и не в детском доме, – повышает он голос, – нам такие студенты не нужны!
– Но я правда не виновата, – вскрикиваю отчаянно, – она ударила Ингу, а когда я вступилась, набросилась на меня!
– Кому ты врешь? Соловьева учится уже третий год, и ни разу не была замечена в драках!
Закрыв лицо руками, я всхлипываю. Это бесполезно. Мне никто не поверит.
– Да не виновата она, – звучит как гром среди ясного неба, – Соловьева потасовку начала. Я видел.
Не веря своему счастью, распахнув глаза, смотрю на Греховцева. Декан, замешкавшись, тоже переводит взгляд с меня на Германа, и обратно.