Неужели это и есть старшина?
Тучный – ткань одежды напряженно обтягивала складки жира на животе. На щеке алели два больших шрама, протянувшиеся на пол-лица. Они будто ненавязчиво намекали, что этот человек побывал не в одном сражении. Старшина не обратил на нас внимания, все так же продолжая работать с бумагами, которые горой высились на его столе.
Посередине кабинета был поставлен массивного вида стул.
Я нервно сглотнул. Что-то в этом человеке вызывало во мне беспокойство. По обе руки от старшины стояли двое в черной форме. У каждого на поясе висели ножны с клинками. Старшина же был одет во все белое. Я издал невольный смешок – настолько гротескно это все выглядело.
В ответ на это Вильям грубо пихнул меня и усадил на стул.
– Привел, старшина.
Тот поднял голову от бумаг и наконец-то взглянул на нас. Сверкнул хищный, жесткий взгляд. Меня охватил озноб. Казалось, что его глаза приковали меня к месту.
Не знаю, за кого я боялся больше – за себя или за Киру. Все еще не было понятно, что происходит. Уберечь ее и спастись самому, бежать – вот в чем была моя цель.
Но получится ли?
Старшина медленно поднялся с места, и теперь я смог в полной мере оценить, каким он был высоким. Больше двух метров роста. Настоящий гигант.
– Ну, здравствуй.
Пауза. Я молчал.
– Меня зовут Реджинальд, – продолжил тот.
Старшина неторопливо обошел меня и облокотился на спинку стула – та жалобно заскрипела под его весом. А затем вкрадчиво произнес мне почти в ухо:
– И как же нам с тобой поступить? Не хотелось бы тебе такое говорить, но… у нарушителей вроде тебя есть два пути: первый – отправляешься в яму, что, разумеется, означает неминуемую смерть. Ты помешал нашей работе, а за это любого ждет суровая кара. Но есть шанс искупить твой чудовищный проступок. Второй путь – ты становишься кадетом. Та девушка… Она не вернется в ваш мир. Хотя о чем это я: конечно, она может вернуться на ту сторону! – он добродушно рассмеялся. – Правда, не всем нравятся черные пакеты. Понимаешь, о чем я?
– Второй вариант, – быстро ответил я.
Старшина улыбнулся.
– Как же сильно ты ее любишь. Так предан. Такой благородный! И как же это расстроит его. Ох, прискорбно-прискорбно, – сказал он.
Но в его тоне не было и намека на сожаление.
Я ждал, что он продолжит эту мысль, но старшина уже тяжело опустился в свое кресло и бросил мне: