– Шикарный кабинет тебе достался, вот бы мне такой! Раньше все это принадлежало одному помещику, представляешь? – сказал Сергей, жуя яблоко, и добавил завистливо: – Да, кто-то раньше умел жить на широкую ногу!
– Как широко ноги не расставляй, все равно потом в гробу их сведешь, – хмуро заметил Луканов. – Время никого не щадит.
– А я смотрю, ты осваиваешься в Болотове! – засмеялся Сергей.
– Не хотелось бы… – пробормотал себе под нос Луканов, но Сергей уже не слышал. Он продолжал расхваливать балкон с видом и завистливо щелкал языком, оглядывая кабинет Луканова.
Было тихо, только птицы пели за окном, да скрипели половицы в коридоре и слышался плеск грязной воды в ведре Нины Гавриловны.
– Со звукоизоляцией здесь беда, – развел руками Сергей, заметив нахмуренный брови Валерия. – Все здание слышно. По звуку можно определить кто где ходит. О! – он прислушался. – Слышишь, по-другому скрипит? Это лестница. Кто-то спускается.
Действительно, к звукам в коридоре добавился другой, какой-то особый скрип ступенек лестницы, ведущей на первый этаж.
– Никак, Вера Павловна на обед пошла, – сделал вывод Сергей. – У нее короткий день. Не встречались сегодня еще?
– Надеюсь, и не встретимся, – бросил Луканов, и, как ему показалось, Сергея такой ответ полностью удовлетворил. Он продолжал щебетать, что птицы за окном, то расхваливая усадьбу, то кляня Болотово за отсутствие развлечений.
Впрочем, скоро он попрощался и ушел по делам, чем несказанно обрадовал Валерия. Хотелось побыть в тишине на новом месте и собраться с мыслями.
Оставшись один Луканов распахнул пошире окно, и теплый летний воздух ворвался в кабинет, принося запахи лесных цветов. В пышных кронах лип надрывались птицы. Решив, что оплакивать свою участь можно вечно, Луканов принялся за работу. Он распаковал чемодан и достал оттуда идеально белый халат, небольшой хороший утюг, несколько книг по нейрофизиологии, всегда носимый с собой карманный фонарик (привычка детства) и рабочие туфли. Затем аккуратно извлек из бокового отделения маленькую потертую коробочку. Отложив все в сторону, он сел у окна и раскрыл ее.
Внутри, свернувшись змейкой, блеснула подвеска в виде крылышка на серебряной цепочке. Луканов в последнее время все реже и реже доставал ее. Обычно это происходило в тяжелые дни. Еще в городе он запирал кабинет, когда ему было особенно грустно, доставал подвеску и подолгу смотрел на нее, вспоминая глаза цвета неба. Кроме воспоминаний, это было то единственное, что ему удалось забрать из своего детства в память о несбывшейся любви.