– Позвали? – спросил он.
– К Мяршоевым. У их невестки срок подошел.
Шуше сняла с полки всегда стоявшую наготове холщовую сумку, запустила в нее руки, ощупью проверила содержимое.
– Айбалу берешь с собой?
– Она одевается. Спи, мы нескоро вернемся. Может, только к утру.
Джавад проворчал что-то и улегся и через минуту уже снова храпел.
Айбала оделась как подобает: во все темное и закрытое. Юбка в пол, кофта с длинными рукавами, наглухо повязанный платок. Шуше взглянула на дочь и в который (должно быть, в тысячный) раз поразилась ее некрасивости. И в кого только такая уродилась? Смуглое широкоскулое лицо, крючковатый птичий нос, темные бусины глубоко посаженных глаз, придающие ей еще большее сходство с печальной птицей, тонкие бескровные губы. И, словно этого мало, непомерно высокий рост, несуразно длинные руки и ступни такого размера, что даже ботинки Джавада, не говоря уже о чувяках сестер, были Айбале малы – приходилось тратиться для нее на персональную обувку, благо Анвар-башмачник, который давно овдовел и не особо управлялся по хозяйству, в летние месяцы брал овощами с огорода, а зимой – кизяками.
Может, из-за своей внешности засиделась Айбала в девках, а может, из-за странного своего дара, слух о котором вышел уже за пределы аула и разошелся по округе. Она умела утишить боль – не заговорить, а именно приглушить, сделать не такой нестерпимой, что особо ценили роженицы, которые и рожать-то теперь отказывались без Айбалы. Ей достаточно было положить руки на больное место, и боль отступала. Конечно, не насовсем, но хотя бы давала передышку – от нескольких минут до нескольких часов. Разумеется, до мужчин Айбалу не допускали, да она и сама не позволила бы себе прикоснуться ни к одному из них, хотя и не была такой набожной, как Меседу.
В общем, за пять лет, прошедших с начала брачного возраста Айбалы, к ней так никто и не посватался. Джавад, правда, хотел выдать ее за Анвара-башмачника, но Шуше воспротивилась. Меседу скоро шестнадцать, не сегодня-завтра засватают, а если и Айбалу отдать, останутся они на старости лет одни с хозяйством, а это и огород, и овцы, и корова. Может, и к лучшему, что из четырех дочерей одна уродилась некрасивая: коли уж Аллах не послал им сына, пусть хоть Айбала частично этого сына заменит.
К тому же Шуше, будучи местной повитухой (как до нее была ее мать), должна была передать свое ремесло одной из дочерей. Старшие, Зайнаб и Гезель, давно вышли замуж в соседние села и растили своих детей. А Меседу боялась крови настолько, что впадала в дурноту, даже порезавшись.