К слову, многие деревенские уже стали понимать правоту ее слов. Фашист вел себя как настоящий захватчик. Местные сокрушались – зря Ксеньку не послушали. Молодая, а права оказалась. Приходили к ним, спрашивали, как найти дорогу к партизанам.
Ульяна крестилась, плевалась и всех прочь гнала. Кричала, что зря на их семью наговаривают – уехала дочка в Минск уму-разуму набираться, а домой вернуться война не дает. Естественно, ей мало кто верил…
В январе 42-го по деревне слух прошел, вроде как схватили Ксеньку фашисты, когда осталась прикрывать отход бойцов, которые уносили раненого командира. Хотела последний патрон для себя оставить, да вышла осечка. Пытали долго, все ребра переломали, груди отрезали да пальцы перебили, требуя дорогу в партизанский лагерь показать, но его девочка стойкой оказалась. Даже имени своего не назвала. Фашисты ее повесили у дороги, чтобы другим неповадно было уходить в партизаны. Митрич с одной стороны гордился доченькой, а с другой сильно горевал.
Немного успокаивало: не совсем был уверен, что это его Ксенька была, уж больно лицо обезображено оказалось. Потому и надеялся – не могла его веселая Ксенька так страшно сгинуть, но у кого спросишь? Не станешь же обращаться за разъяснениями к полицаям, которых в деревне стало видимо-невидимо. Практически все они были из своих, местных. Кто пошел на службу к врагу по убеждениям, кто за деньги продался, а кто из желания отомстить ненавистным соседям, которые когда-то чем-то обидели. Причем, никто не мог сказать конкретно, в чем эта обида заключалась.
Кому на селе не угодила его семья, Митрич так никогда и не узнал. Со всеми соседями жили мирно и дружно. Однако нашелся ненавистный предатель, который доложил – в этом доме с голубым ставнями живет семья командира Красной Армии, а дочка-комсомолка и вовсе в лес ушла. Ранним утром в дверь постучали солдаты карательного отряда и вытолкали их в одном белье, не дав возможности одеться, прикладами на улицу.
Никому не позволили остаться, даже маленькой Олеське. От страха малышка таращила круглые глазенки и не могла даже плакать, только тихо икала. Вместе с ними арестовали еще три семейства. Семью председателя колхоза Осипа Шершевича, который в первые дни войны ушел в партизаны. Затем единственную в районе женщину-комбайнера Алену Дмитриенко, ее двоих детей и старую мать, а также учителя-еврея Соломона с пятилетней внучкой Розочкой.