– Прошу прощения, не подскажу, – ответила я, спеша отделаться от тягостного внимания, и, уже обращаясь к самой себе, добавила, понизив тон: «Мне хоть бы понимать, какой сейчас год».
– Шуточки же у вас, у молодёжи… – Дамочка, услышав меня, отпрянула, и с её лица исчезло выражение добродушия. – Ты по какому летосчислению живёшь-то, деточка? Я пока ещё пребываю в твёрдой памяти: вчера ложилась спать в восемьдесят третьем и сегодня в восемьдесят третьем проснулась. – И она засеменила прочь, качая головой, как китайский болванчик, и что-то бормоча себе под нос.
«Над кем ещё подшутили! – кисло заметила я про себя, собирая остатки самообладания: меня уже начало трясти. – Восемьдесят третий – надо же придумать!.. Это было тридцать лет назад! До сегодняшнего дня годы шли по порядку – а теперь всё наперекосяк. Чертовщина какая-то!»
Не желая вновь столкнуться, я дождалась, пока она скроется из виду, поднялась со скамейки и направилась в сторону пруда. Газетчик у поворота на Большой Харитоньевский торговал «Известиями». Бегло взглянув на стойку, я зацепила шапку газеты: «Известия советов народных депутатов СССР», и ниже: «Пятилетка, год третий: график ускорения. Вклад в дело мира», и ещё: «Дети против атомной войны: Саманта Смит едет в СССР».
Меня бросило в пот. Я с силой сжала пальцы в кулак, впившись ногтями в мягкую ладонь, – мне хотелось проснуться, прогнать от себя это наваждение, но видение не исчезало, картина имела ту же чёткость, что и минуту назад, и была не менее живой, чем сегодня утром, пока мир ещё не выкинул передо мной дурацкий фокус.
От понимания этого стало страшно, и я опрометью бросилась с оживлённого бульвара через дорогу, во дворы, где никто не мог меня видеть, и там дала волю чувствам. Обхватив руками голову, я опустилась на бордюр и заплакала. Рыдала протяжно, упивалась жалостью к своей участи, желая излить, истощить тоску и отчаяние, которые переполнили меня до краёв. Я почувствовала, как осиротела, осталась одна-одинёшенька, чужая в этом неведомом времени, возродившемся из недр не моей памяти. Времени, в котором меня ещё не должно было существовать. Кого я оставила вместо себя там, откуда пришла? Осталась ли в двух лицах в двух временах – или же бесследно исчезла? А если так – что сделается с моими близкими, как только они хватятся меня? Когда поймут, что меня больше нет на свете? И что будет, если тридцать лет спустя, постаревшая до неузнаваемости, я их найду и расскажу, кто я такая?