Ада задышала по-новому – или же по-старому, но крепко позабытому, стёртому сначала тоской о погибшем, а затем и рутинными хлопотами, – задышала свободно. Ей было радостно просыпаться по утрам, она вдохновенно принималась за работу, с восхищением наблюдала, как растёт и меняется её ребёнок. Яша казался гостем с другой планеты, чей путь к новым навыкам был замысловат, как лабиринт, и оттого радостнее были для матери его маленькие достижения. Теперь Ада с умноженным трепетом нежила и лелеяла сына, ловила его первые шаги и подражала лепету, на мгновения сбрасывая с себя груз взрослости.
За несколько месяцев до злополучного скачка в прошлое она снова влюбилась. Мужчина, её завоевавший, казался представительным и невероятно харизматичным. Зрелый, старше Ады на полжизни, он сражал актёрским обаянием и эрудицией шире фонда Ленинской библиотеки. Пылкий поклонник не скупился на комплименты, вкладывал в них весь свой артистизм и красноречие, и, может быть, именно благодаря этому быстро оказался вхож в семью Ады, сумев растрогать её мать.
В их доме он сделался частым гостем: провожал Аду после свиданий и нередко оставался на чай – да и засиживался допоздна, развлекая хозяев долгими цветистыми рассказами о своей жизни. Он был не только красноречив, но и остроумен, его истории были полны выдумки, а глаза смотрели с таким жаром, что Аде порой казалось, будто он и впрямь пылает к ней любовью. Отдельно льстило девушке то, что влюблённый ни разу не сократил её имя: звал Ариадной, будто она, как греческая царевна, и впрямь стала его путеводительницей. Но развеялась иллюзия так же внезапно, как и родилась.
«Ариадна, я женюсь, – сказал он ей в очередную встречу, широко и глупо улыбаясь одним ртом при неподвижных глазах. – Три недели до свадьбы. Не надо сердиться, прости и не вспоминай меня. С невестой мы знакомы давно, работаем вместе. С тобой мне хочется летать, но с ней можно строить общий фундамент: брак – для старых прагматиков».
Ада и грустила, и злилась, горела ненавистью и расплывалась в щемящей жалости. Ругала за глупость себя, а горе-возлюбленного – ещё больше. Так шли дни. Неделя. Другая. Внутри у Ады поселилась отвратительная пустота, но той было невмоготу её заполнять. Она ходила сомнамбулой. Жила по инерции и видела себя со стороны, как бы в зеркале, что приводило к безумной мысли, будто всё происходящее – просто плод её воображения.