– И смотри-ка, она коленками назад, как Семен Семеныч про
кузнечиков пел.
– Это не коленка. Коленка вон, выше. Это у нее так ступни
изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом
объеме, и габариты ей не дали из люка выбраться. Кинулась – и
плечами застряла. А если бы проскочила – застряла бы брюхом. В
животе тоже плечиста.
– А давно она обратилась?
– Судя по гнилостным изменениям – дня четыре, может, шесть
назад.
– И почему делаешь такой вывод?
– Потемнение поверхностных вен, видишь, похожи на веточки
черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый
оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у
нее тоже вздулись. А живот – еще нет. Так что минимум – дня три,
максимум – дней шесть уже. Учитывая холодную погоду – скорее, дней
шесть.
– Вы там закончили?
– Да.
– Тогда поехали!
За руль свежедобытого «броника» садится Володька – ездил он на
таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но
воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом, и мы
трогаемся дальше.
Семен Семеныч вертит подозрительно носом, хоть я и оставил
перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.
– Что, одежку выкидывать придется? – спрашиваю нашего
драйвера.
– Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится – так
закопаем.
– Не по чину одежу-то хоронить! Выкинем где по дороге, и
все.
– Не хоронить, просто закопать на пару дней. Земля отлично
запах берет на себя.
– Это вы откуда знаете?
– Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего
было. Так у них один инвалид что делал. Как фронт от деревни ушел,
так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже. Детишки снятое
прикапывали, бабы потом стирали, сушили и продавали на станции.
Сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.
– Так, наверное, и покупали тоже с мертвяков?
– Может, и так. Но когда сам не видал – так и ничего.
– А почему инвалид одежку собирал?
– Он с фронта пришел, а там сапером был. Кроме него по
лесам шляться дурных не было. Пацаны сунулись пару раз – кишки на
деревьях оказались. Фронт-то через деревню туда-обратно несколько
раз катался, все вокруг в минах. И ставили их не на несмышленых
мальчишек, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались
только так…
– А с инвалидом что потом было?
– Умер лет через пять. Он не просто так инвалидом стал, его
ж порвало железом страшно. Руки-ноги вроде и остались, а весь ливер
дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять,
самое большее, жили. Всей деревней хоронили, если б не он, нищета
была бы дикая. А он и не только одежду таскал, после войны в лесу
много добра было, – заканчивает рассказ Семен Семеныч.