Хотя нет, постойте. Эту запись я делал три года назад. Но не думайте, что я откажусь от этого текста. Я уже переехал из Омска в Москву. Я также выхожу вечером гулять и набираю знакомый номер того самого друга, чтобы спросить «Как дела?»
Как вы там говорите: «Дождь колошматит». Падает с крыши неимоверная суета листьев, в патефоне прерывисто и хрипливо играет «Алматинский джаз», а я играю с собственными мыслями, они перебираются, заставляют бояться смерти. Моя персона сидела на облезлом диване и ждала пока завариться терпкий лимонный чай, который я употреблял с медом. Изо дня в день я переписывал сценарии под нестабильный лад нашей театральной труппы. Дождик капал все чаще, он заливал мой подоконник, сентябрь был уже на закате. Я уже не успевал согреваться после одиночных прогулок. Моя квартирка состояла из одной обветшалой комнаты. Свет потухал после полуночи, мне оставалось ждать рассвета, чтобы продолжать писать. Даже не знаю, что меня толкало снова заниматься литераторством – режиссер вряд ли бы выгнал меня. Театр ставил ночные постановки, которые интересовали лишь безумных романтиков, коих было немного – таков промышленный мир.
По воскресеньям я подрабатывал официантом в ресторане, потому что искусство имеет свойство быть чистым, без этой засаленной бумажки под названием « деньги». Я скитался по улице, смахивая с плеч порванного на брюхе пальто крупицы дождя. На каком – то ничтожном отрезке я почувствовал, что стал заболевать. Окончательно же я заболел в октябре. Глаза затекали, и я уже не мог писать, перерабатывать романтику прошлого и превращать это в настоящее. Из – за этого меня лишили премии, а затем и полной зарплаты. Опять октябрь; дождь постоянно врывался в мою жизнь, из окна выдавалась радуга, под этим солнечным влиянием я пробовал писать, но выкидывал эту черноту благословную в мусорку. Иными словами, я страдал от безделья.
Следующим этапом моего падения были слезы, которые я лил несмолкаемо, когда смотрел на желтую фотографию своих родителей, который попали на тот свет и уже не смогут покричать на мои творческие неудачи, не приготовят сырный омлет, не утешат, не проронят слезу где – то в сторонке из – за моего разгульства. После их смерти мое сердце превратилось в фальшивый, но местами улыбчивый камень. Не будем об этом. Подождите, дайте мне минуту помолчать… Еще минуту. Еще две.