Василёк очень даже берёг доставшуюся ему непарнокопытную кормилицу, старался сильно некопытными или парнокопытными клиентами не нагружать, например, не очень грузных свинтусов подбирать. Это не всегда удавалось, хотя бы потому что последний выбор оставался всё-таки не за ним. Вот корреспондентский малец, мышонок по имени Лев, тот оказался идеальным седоком для Тоськи. Лёгкий, подъёмный, как и в самом деле летучий мышонок, незаметный в огромной бурке, он лишь взглядывал по сторонам из-под косм папахи своими огромными студёными глазыньками и как-то так подозрительно и многообещающе молчал. Может потому что в штанишках считалось сухо. Потом без папки, бывало, и сам ка-ак залезет сзади!.. Как такого Льва да не покатать?! Любой покатает. Хоть ночью. Но это конечно уже было бы слишком.
Телевизионный оператор брал в кадр многообещающие якобы детские львиные глазки очень крупным планом, да так, чтобы по всему было видать, что и малец этот не так-то прост, как может показаться с первого взгляда. Вырастет – точно командиром экипажа станет. Ракетоносца из местных степей. На худой случай, какой-нибудь летающей тарелки. По периферии такого, впрок забитого и расписанного кадра – переливающиеся насколько им положено солнечные пятна. Одновременно фиксировались и блики по краям экспозиции, сопутствующие тени да полутени по спинам, лицам и прочему реквизиту в центре и на обочинах одной из самых первых отснятых мизансцен. Всё это также существенно дополняло и весьма усиливало эффект чрезмерно идиллического покоя как бы в преддверии неизбежного шторма. Известно же правило, даже закон: чем безмятежнее или даже глупее обрисовать начало – тем эффектнее произойдёт то, что должно произойти. Чтобы зрители уж точно в штаны напрудили. Но потом сказали: «А ну повтори, сволочь!»
Затем, после выездки летучего мышонка Льва в папахе, кобыле сразу же пришлось несладко. Некая солидная бальзаковка с властным, но хронически влажным взглядом, полезла на Тоську, да не сзаду, а с переду. Извращенка. С каким-то прямо-таки лесбийским азартом. Мало того – ещё и весом свинячьим придавила. Так что кобыле мало по-любому не показалось. Копыта вновь подламывались. Цокать наотрез отказывались. Однако теле-летописцы и тут оставили всё как есть и нисколько не пригашали в камерах красный глазок увековечивания. Кто знает, в чём на самом деле может выразиться резон бытия и сопутствующий ему реальный ход событий. Не исключено, что лишь отмотав всё назад, мы и поймём, для чего, почему и как это оно всё на самом деле было.