Снадобье было приготовлено старой знахаркой по просьбе Каузана за мешок золотых монет. Она переубеждала его, предупреждая, что этим способом никто никогда не пользовался и последствия могут быть ужасны и необратимы. Однако Каузан Тебрис заплатил ей очень много, а как мы знаем, купить совесть так же легко, как купить хлеб в ближайшей лавке, самое главное – назвать нужную цену. До истечения 72 часов отец должен был дать мнимой самоубийце противоядие, надеясь оживить дочь и спрятать её в подвале от чужих глаз. Итак, совершив все манипуляции с погребением, он под покровом ночи раскопал наконец тело и принёс домой, где капнул дочери на приоткрытые посиневшие холодные губы три капли снадобья, как и велела знахарка. Обняв любимую дочь, отец стал ждать, пока её тело потеплеет и наполнится жизнью.
Не прошло и получаса, как кровь вернула краски её щекам и губам, и она приоткрыла глаза. Каузан, которого все это время била дрожь ожидания, замер, глядя на лицо дочери, которая, впрочем, смотрела совсем не на него. Её холодный окаменелый взор был направлен в потолок, а затем она медленно перевела взгляд на отца, который всё ещё держал её в руках. Минуты две она рассматривала его лицо, на котором сменяли друг друга выражения страха, отчаяния, радости и удивления.
– Трус! – произнесла она скрипучим голосом, выведя тем самым Каузана из оцепенения и вернув ему остатки самообладания.
– Ты никогда не покинешь этого места, отныне здесь твой дом в наказание за осквернение чести семьи, прелюбодеяние и ослушание, и благодари Бога, что я сохранил тебе жизнь, – он бросил эти слова, не в силах смотреть в глаза дочери. Возможно, найдя силы взглянуть на неё, он бы увидел, что с его дочерью произошли существенные изменения: она, ранее испытывавшая к нему любовь, смотрела на него с отвращением, а взгляд её был полон ненависти.
Каузан Тебрис ушёл, оставив дочь одну в тёмном подвале, и больше не появлялся, позволив навещать её лишь матери. Мать приносила ей еду и воду, помогала омыть тело и, как бы она ни хотела, не могла выпустить ее за пределы подвала. Дочь была озлоблена и на неё и поначалу встречала мать взглядом, полным ненависти, но со временем её ненависть сменилась холодным равнодушием. Спустя два месяца заточения миссис Тебриз спустилась к дочери, чтобы принести ей чистую одежду, и внезапно женщину посетила страшная мысль, и, прикинув кое-что в уме, она спросила у дочери о менструации, потому что, изредка заходя к ней сменить бельё и одежду, она ни разу не замечала ни крови, ни чего бы то ни было такого, чем несчастная пленница могла бы остановить её. Девушка ответила ей тем же холодным взглядом, с которым мать сталкивалась уже много раз. Мать снова попыталась мягко поинтересоваться у неё, но ответа не получила. Нарастающая паника охватила миссис Тебриз, но она постаралась взять себя в руки и, чтобы решить вопрос раз и навсегда, в тайне от всех позвала знахарку, которая готовила снадобье, якобы умертвившее Мэри, а именно так звали её дочь.