Жестокие колдуны бунтовщиков мучали жуткую жалкую личинку в чудовищной заукупоренной колбе, в безжалостной механической качалке, чтоб выросла она злой. И чтобы становились в ответ кровожадны мы, уподобясь бунтовщикам…
Но нет! – кричит мое сердце. – Я не пережгу последние мгновения своей жизни таким уродливо-плоским чувством, как НЕНАВИСТЬ. Не собираюсь умирать героем с мечом в руке – встречу Архангела Свободы тем, чем дышал и дышу ВОИСТИНУ.
И, отвернувшись от атакующей твари, роняю с руки раскалившееся кольцо. И обнимаю тебя. И ты склоняешься к моему сердцу спокойно и благодарно, как утомленный путник на постланный для ночлега плащ…
И глажу растрепавшиеся локоны твои, шепча ложь (то есть это мне казалось тогда, что ложь) слагая невнятно нехитрые обещания для того, чтобы сохранить нам счастливыми хоть вот эти последние миги жизни:
– Не бойся… Бог защитит нас… Он слышит молитву наших сердец сейчас… ничто не сможет разлучить нас… дыхание мое… кровь моя… отрадушка моя ненаглядная…
Зазубренные жвалы охватывают с боков и – стискивая – ломают ребра. Один за другим два щелчка-предвестника нестерпимой боли чувствует плоть.
А дух мой счастлив сейчас – я хоть перед жуткой кончиной успел и смог, наконец, произнести добрые слова, на которые почему-то дикарски скупился прежде…
Боль смертная оглушает молотом и размазывает сознание по вселенной…
Но в следующий миг ощущаю…
нет человеческих слов описать посмертное ощущение покойно-блаженнейшей ВСЕСВОБОДЫ… (так вот чего лишаются самоубийцы, предпочитая белейшему великолепию Ангела – черный ход…)
о человек! ты называешь свободою состояние, которое не стояло и близко к тому блаженству, которое тебе уготовал Бог…
это – Океан…
это избавление воплощенного от любых всех и всяческих ограничений – цепей, с которыми он так сросся, что при жизни не замечает…
это…
никаким человеческим словом нельзя поведать
что
такое
СВОБОДА…
Но вдруг я сознаю, что сие величайшее откровение-преставление… только померещилось мне.
Чудовище всего лишь сломало мне пару ребер своими жвалами.
А позвоночник-то цел! И даже как-то могу шевелить руками, хоть и при этом – да, очень больно…
Оглядываюсь. Мятежническая боевая стрекоза опять высоко.
И направляется почему-то к пылающей, неистовствующей огнем свече-башне. Описывает судорожные круги, становясь то ближе к беснующемуся факелу, то отшатываясь.