Я делаю глубокий вдох, но в комнате совсем не осталось кислорода.
– Нет. Я с ним не говорила.
Ее мозг пытается сосчитать, сколько времени прошло с тех пор, как я получила письмо о поступлении, и как давно, получается, состоялся мой последний разговор с отцом.
– Он будет рад за тебя, когда ты с ним увидишься. Знаю, папа по тебе скучает.
Мне хочется ей сказать, что ему не пришлось бы скучать по мне, если бы она не отправила меня в Калифорнию. Колледж просто станет очередной байкой, которую он будет рассказывать, чтобы они считали его хорошим отцом, словно он выполнил родительский долг.
– Ага, – говорю я, просто чтобы она не стала спрашивать.
Мне нужен воздух.
Стеклянные двери выходят к озеру за домом, и каждый шаг по траве словно заземляет. Мои воспоминания впитываются в газон, подобно дождю, и я знаю, что они могли бы вырваться из меня тысячей лезвий, если бы захотели. Я провожу столько времени, глядя на воду, что уже не могу сказать, где заканчивается она и начинаюсь я.
Мои ноги свисают с края пирса, и я не поднимаю глаз, пока не слышу шаги по доскам. Рядом со мной садится Диксон, его ботинки едва не касаются воды. Он протягивает мне фляжку, но сам смотрит вперед.
– Офицер Олбри, – усмехаюсь я, – а другие копы знают, что вы пренебрегаете законом?
– Ой, помолчи уж! Знаю, что вы постоянно пили с Истоном, так что считай это ритуалом возвращения домой.
Я отпиваю маленький глоток, алкоголь обжигает мне горло.
– Кажется, Такер счастлив.
– Он счастлив! – Это правда. Такеру подходит Калифорния. Там никто не просит его объясняться. Он может жить без ярлыков – так, как сам предпочитает. Сэндри всегда говорила своим детям, что они должны быть такими, какими хотят, даже если это что-то, не поддающееся определению.
– До сих пор не понимаю, почему Такер – единственный, на кого ты не злишься. Я… спрашивал его, даже обвинял в том, что он рассказывает тебе про нас всякие гадости. Про Истона, – кажется, ему неловко, что пришлось зайти так далеко.
Меня охватывает чувство вины за то, что я рассорила Такера с семьей.
Я отвечаю, глядя на фляжку.
– Такер обиделся?
Диксон прокашливается.
– Ага! Почувствовал себя преданным, что мы вообще до такого додумались. Вас с ним всегда связывала какая-то странная дружба.
Я снова поднимаю фляжку, словно она способна придать мне смелости, чтобы произнести вслух его имя.