Сегодняшний вестник говорит что-то ещё, я слушаю вполуха, борясь с желанием тронуть пальцем его усы или щёку, чтобы понять: он – не порождение моего мозга, он – настоящий. Но я гашу это желание, хотя и не без труда. Вестник прав – должна быть вера. Без неё – никак.
– В общем, вот такой расклад, земеля… Всё понятно?
– Всё.
Вестник облегчённо скалится, кивает.
– Вот и славно, земеля… Знаю – не подведёшь. Да, и запомни, оприходовать нужно не абы как, а с выдумкой, позатейливее. Такое вот блюдо от шеф-повара. Я знаю, ты умеешь, земеля. Один из лучших, как-никак. Тебе это кто-нибудь говорил?
Вместо гордости почему-то приходит грусть. Я негромко бросаю:
– Нет.
– Вот, знай теперь. Всё, прощевай!
Вестник выходит на следующей станции, сразу пропадая из вида. Я бездумно смотрю на проплывающую за окном платформу, а когда она исчезает, достаю сборник стихов.
…свежую кровь цедит древний обряд:
мясо ночи скроет сумерек кости.
слушай… замри… хриплый вой упыря
вьюга подхватит на старом погосте…
Приехав домой, я наскоро ужинаю и ложусь спать. Нынешний сон я знаю наизусть, он снится мне самое малое раз в неделю; он – подтверждение того, что ничего не происходит зря.
Я вижу человекоподобных существ – огромных, уродливых, но разумных. Они стоят на краю обрыва и яростно сражаются с другими – такими же гигантскими, но более жуткими, словно сошедшими с полотен талантливого и неизлечимо одержимого тьмой живописца. Чудовища неутомимо лезут и летят из тьмы, скрывающей лежащую за обрывом пропасть. Мне хватает взгляда, чтобы понять – это схватка за наш мир.
Человекоподобные рвут и ломают чудовищ голыми руками, сбрасывая их обратно во тьму. За спинами наших защитников стоят огромные чаши с кровью, изуродованными человеческими телами и конечностями. Обессилев или получив рану, защитник отходит к чаше, умывается, пьёт или ест из неё. Его рана быстро затягивается, усталость исчезает, и он возвращается в строй.