– Ну да, чего петь, если нету выпить…
Я понял, что пора валить. На вопрос: «Валим?» пессимист говорит: «Куда?». Оптимист спрашивает: «Кого?». Я был пессимистом и, попрощавшись, вышел под дождь.
Кто-то сказал: «Не возвращайся туда, где тебе было хорошо». Конечно, меня помнили старые тополя, которые и в детстве, и теперь были большими. Родная школа одета в уродливые леса и её красили гнусным розовым цветом. На центральной улице Карла Маркса редко встречались знакомые лица. Друзья, одноклассники испарились. Серое небо, дождь и Серж Гладышев, променявший старого друга на красивую барышню. Я закурил и, обходя свинцовые лужи, направился к остановке трамвая. И там, под широким зонтом, увидел Ладу Саидову.
Впервые я заметил Саидову в пятом классе. Лада была спортсменкой, занималась гимнастикой, декламировала стихи на школьной сцене и пела лучше Эдиты Пьехи. Когда она читала монолог Кошевого: «Я помню руки твои…», весь зал рыдал.
Как-то устроили вечер иностранных языков. Их у нас было два – английский и немецкий. А меня, как горластого толмача, заставили быть конферансом и объявлять номера на двух языках.
На сцене спортивного зала я орал в публику: «Слип май бэби! Лада Саидова синг!»
Появилась смуглая девочка, с косичками и в алом пионерском галстуке. «Слип май бэби, – запела она колыбельную, – май лавинг дарлинг бэби…» И так далее. Под колыбельную публика не уснула и наградила Ладу аплодисментами.
Потом пели разное: на немецком «И мой сурок со мною» и даже «Мою дорогую Клементину». Но настоящий талант был, конечно, только у Саидовой. И только ей восхищались преподаватели и завидовали приглашённые родители.
На переменках мы встречались с Ладой и улыбались друг другу. Только и всего. К пятнадцати годам Саидова стала восточной красавицей с классической фигурой гимнастки. Её танец с лентами вводил в экстаз преподавательницу физкультуры, Надежду Афанасьевну. Однако к десятому классу Лада забросила спорт и увлеклась театром. И ещё увлеклась Гладышевым.
Из школы я обычно возвращался с Серёгой. Нам было по пути. При этом он кисло жаловался: «Голова гудит, как чугунный рельс!» У меня голова не болела. Я не слишком напрягал её на уроках.
Даже зимой Серж носил чешские модельные туфли с ужасно скользкой платформой. Бывало, я разгонял его по укатанному снегу и направлял в ближайший забор. Затормозить он не мог и врезался в ограду, как хоккеист в бортик ледовой арены.