Как обычно, слишком увлеченная размышлениями, я не заметила, что в кабинете, выделенном сыскарю, никого не осталось. Кроме самого сыскаря и его помощника.
Шербан ерзал на стуле, нетерпеливо крутил в руках карандаш и переводил любопытный взгляд с меня на своего начальник.
Тот задумчиво смотрел в окно. После ночной метели пушистый снег ярко сверкал на солнце. Дорожки еще не чистили и не протоптали. Еще одна причина, почему я задержалась.
Молчание затягивалось.
В тишине было слышно лишь сопение Шербана, да как скрипит пол под его стулом.
Наконец, Падуану повернулся ко мне.
– Вон бумага, ручка, чернила. – Он кивнул на стопку бумаги рядом с собой на столе. – Пишите все, что вчера видели. Только факты, домыслов не надо.
Как пожелаете.
– Будет первичным заключением? – поинтересовалась я.
– Будет.
– А как же… – я хотела спросить правомочность таких моих записей, но он меня перебил:
– Остальное – не ваша забота.
Не моя, так не моя.
Написала все, как есть. И даже не выпачкалась в чернилах, не наставила клякс.
– Все? – спросила я и положила перед сыскарем записи.
– Все, – бросил он.
– Всего доброго, – кивнула я обоим. – Удачи в расследовании.
Шербан забавно раскрыл рот, округлили глаза и воскликнул:
– Но ведь…
Договорить ему не дал начальник.
– Всё-о-о, – протянул он.
Я с подозрением посмотрела на них, хмыкнула, пожав плечами, и развернулась к двери. Чудные.
Меня ждали люди и обыденные уже хлопоты, поэтому задерживаться не стала. Как бы любопытно мне ни было.
Вечером, привычно грея руки чашкой с чаем, вдыхая пряный аромат трав, я поняла – сыскарь от меня чего-то ждал. То ли определенной реакции, то ли заявления какого. Может быть просьбы. Он легко мог отправить цеду в столицу, выяснить, кто же я. И прийти к определенным выводам.
Вот только в той информации, что он мог получить обо мне, вряд ли было про мои припадки. Об этом знал только мой наставник, который поклялся, что никому не расскажет. И ему я поверила. Хотя был ещё один человек…
Жуткая насмешка судьбы настигла в тот момент, когда жизнь и без того сильно меня потрепала. Меня обвинили в том, чего я не делала, наказали, почти приглушив во мне Искру. Но самое страшное выяснилось, когда я вернулась в прозекторскую. Мне запретили применять медицинские инструменты к живым, на мертвых же запрета не было. Однако же при первом после суда вскрытии, хоть и в качестве помощницы, у меня случился припадок. Я упала на пол, начала биться в конвульсиях. Со стороны казалось, будто у меня эпилепсия. А вот внутри я ощущала жуткий страх, ужас, беспомощность. У меня случилась галлюцинация – привиделось, будто покойник вдруг ожил и напал на меня, пытаясь выцарапать глаза и сломать мне пальцы. «Ты не должна нас потрошить!» – рычал он. Галлюцинация оказалась слишком правдоподобной, чтобы я так легко могла избавиться от неё, отмахнуться, когда она все же прекратилась.