Она по-прежнему просто смотрит на меня. Никаких искр, никаких откликов. Ещё месяц назад, я видела в её глазах хотя бы боль и сожаление. И стыд, она чувствовала себя ужасно за своё состояние, что не может как раньше блистать и быть самой шикарной женщиной на всю округу. Но она хотя бы качала головой, в глазах поблескивали слёзы, и даже несколько раз перебарывала себя и спускалась. И нужно отдать должное Эдуарду, он всегда встречал её достойно, даже несмотря на то, что она была похожа на живой труп уже тогда. Был галантен, подавал руку и выдвигал для неё стул и провожал после до спальни. Правда, в неё он уже не входил.
А сейчас, кажется, и вовсе забыл, что в этом доме вообще есть такая комната. Нанял врачей и сиделок, и полностью спихнул мать на них.
Больная женщина Кайманову не нужна, а в его случае “вторая больная женщина”.
Что же ты натворила, мама…
Прикрываю со вздохом глаза и опускаю голову, с силой сжимая её руку. Она мне нужна. Знаю, что даже если мама сможет пережить и справиться с этим состоянием, поддержки никакой дать мне не сможет. Однако я хотя бы буду знать, что у меня всё ещё кто-то есть. Ни отца, ни бабушек, никаких родственников – абсолютно никого. Мама просто оставила пробел в этой части моей жизни, сказав, что мы с ней одни, а большего мне знать и не надо. Несправедливо, возможно, но я всегда верила, что у неё имелись причины обо всём умалчивать.
Поэтому я должна за неё бороться. Через три месяца, по условиям брачного договора, состояние Кайманова уменьшится на десять процентов в пользу матери. Для нас этих денег хватит с лихвой. Я уже разговаривала с юристом о том, что смогу оформить над ней опеку, а значит смогу увезти отсюда и найти хороших врачей, которые действительно будут выводить её из тотальной депрессии на фоне синдрома отмены психотропных препаратов, а не пачкать транквилизаторами, чтобы от неё не было никаких проблем, как это делают врачи Эдуарда.
– Мы всё равно выберемся отсюда, – шепчу, открывая глаза и глядя на наши руки, а затем вновь поднимаю взгляд к ней.
Она по-прежнему никак не реагирует, хотя и во взгляде появляется некоторое ожесточение, как будто это я её враг, а не наоборот. Что в очередной раз мне подсказывает: она не хочет соглашаться с мыслью, что отчим от неё отказался. Не хочет принимать, что он не стал за неё бороться. И по-прежнему ненавидит меня, что на меня это всё не распространилось.