Едва завершаю вызов, дверь в мой кабинет распахивается.
– Что еще за: «Скажи Дане, чтобы сбегала до пекарни»?! – злится Покровская.
Я широко улыбаюсь. Слышала, значит?
– Что непонятного? Я хочу, чтобы ты купила для меня…
– Плевать, что ты хочешь, придурок, – она безапелляционно перебивает меня, насаживая на свой грубый и острый, как копье, комментарий. – Обращайся в таком пренебрежительном тоне с белобрысой великаншей, – она машет рукой в сторону двери позади себя, намекая на Настю. – Но не со мной. Я тебе не девочка на побегушках.
Я нагло прохожусь взглядом по телу Даны, задерживая внимание на соблазнительном декольте.
Дьявольски хороша.
– Обвиняешь меня в пренебрежительности, обзывая придурком? – за саркастичным смехом прячу возбуждение. – Кошечка моя, забыла, что ты здесь никто, и звать тебя никак? Побежишь как миленькая, даже на край света, если я того пожелаю. Я, – тычу на себя пальцем в грудь, – твой босс.
– Должно быть, гордишься собой сейчас, – она щурит красивые глаза, метая в меня сверкающие молнии из узких отверстий. – Что, мстить будешь? Думаешь, напугаешь?
В брюках становится тесно, и я бы с удовольствием сейчас поправил член, но не промышлять же подобным перед леди? Хотя Дана, скорее, гопница, очутившаяся в теле сногсшибательной красавицы. Итальянские корни проявляются не только в чарующей внешней экзотике, но и в пылком темпераменте. Усмирить эту кобылку – задача не из простых.
– Сегодня твой первый день, поэтому я закрою глаза на твою неблаговоспитанность, – со всем неприсущим мне великодушием и откровенным издевательством снисхожу до помилования. – Чушь про соблюдение субординации еще наслушаешься от Ромы, или Феликса. Я же скажу по-простому. Запихни свое высокомерие поглубже в глотку и не смей перечить мне. Никогда, – проговариваю пониженным, рычащим голосом, стирая с лица малейший намек на веселье. Даночка больше не кривит губы в отвращении и гневе, удивленно округлив глаза. – Уяснила?
Я испытываю почти физическое удовлетворение от превосходства над Покровской. Поднимаюсь с кресла и подхожу к проглотившей язык девушке. Она пятится, а я корректирую траекторию ее отступления. Она прижимается попкой к краю моего стола и бормочет одними лишь губами: «Черт», понимая, что загнана в тупик.
Я кладу ладони близко к бедрам Даны по обеим сторонам, оставляя между нашими лицами неприлично мизерное пространство. Кисонька в растерянности, не смотрит мне в глаза, блуждая лихорадочно мечущимся взором по моему подбородку, скулам, но не поднимается выше. Она явно не ожидала от меня такой наглости.