Взгляд застыл на седом мужчине в седом пальто. Лицо мужчины тоже было седым: моль облепила его почти полностью, лишь над тонкой губой извивалась пушистая гусеница. Миша плохо понимал, как именно тварь, вселившись в него, выбирала жертву, но безошибочно чувствовал, когда выбор сделан: что-то кислое и шипучее проливалось в желудок, дыхание становилось частым и коротким. Миша приготовился.
Седого обвело по контуру ядовито-зелёным, как кровь Хищника – и в тот же миг спину хлестнула уже привычная боль. Прожигая левую лопатку, из Миши выползло толстое невидимое щупальце. Кроваво-склизкое, оно медленно тянулось к седому лицу, огибая все прочие лица. Когда седой оказался на расстоянии вдоха, кончики щупальца разомкнулись – и огромное, в человеческий рост, отверстие, испещрённое иглами-зубами, затянуло серых бабочек и толстую гусеницу (жадная тварь каждый раз съедала всех, кто бегал и ползал по жертве). Седой ничего не заметил, так и стоял в полусне. Никто ничего не заметил.
Пережёванную иглозубами массу протолкнуло в желудок. Там эту кашу разъело и превратило в энергию, которая нужна была не Мише, а твари.
«Обед подан», – мысленно процедил Миша, чувствуя, как нечто разъединяется с ним, уползает обратно, в нигде. Миша расправлялся внутри себя, надувался праздничным шариком, смотрел только своими глазами – они больше не видели насекомых. Седой без моли на лице напоминал дядьку «вращайте барабан, ваш ход». При взгляде на него Миша поморщился – во рту стало гадко, будто выпил смузи из сырого мяса, тухлых яиц и жареных семечек. Сейчас он узнает, что значит это послевкусие.
Когда тварь впервые приползла и потребовала утолить голод, Миша решил, что надо выспаться и хватит смотреть Кроненберга. Через неделю и через две всё повторилось – тогда стало страшно.
Миша пробовал арт-терапию, БАДы, истерики. Миша ходил к врачам.
«Абсолютно здоров», – заключили терапевт, невролог, гастроэнтеролог. Миша рассказал им только про привкус, всегда по-разному мерзкий, и ноющую боль в спине. Не упомянул, что всё это перетекает глубже, вызывая приступы душевного озноба. Миша начал остерегаться собак, перестал есть суши и спускаться в метро – любая внезапная остановка перекрывала дыхание, замораживала время в ожидании непременного взрыва. Всё больше любимого и радостного оказывалось припорошено тревогой.