Здесь я должен сказать, что моя поэма получила своё начало с конца, – как должны бы начинаться и все художественные произведения, – потому что только тогда, именно на этом пункте моих приготовительных соображений, я впервые приложил перо к бумаге, чтобы сочинить следующую строфу:
И я сказал: «О, ворон злой,
Предвестник бед, мучитель мой!
Во имя правды и добра,
Скажи, во имя божества,
Перед которым оба мы
Склоняем гордые главы, –
Поведай горестной душе,
Скажи, дано ли будет мне
Прижать к груди, обнять в раю
Ленору светлую мою?
Увижу ль я в гробу немом
Её на небе голубом?
Её увижу ль я тогда?»
Он каркнул: – Больше никогда!
Эту строфу я сочинил прежде других, во-первых, чтобы установить высшую степень и затем свободно изменять и постепенно понижать, по мере их значения и важности, все предыдущие вопросы моего героя, а во-вторых, чтобы при этом случае окончательно определить ритм, размер стиха, длину и общее построение каждой строфы, а также иметь возможность соизмерять с написанной строфой все предшествующие – таким образом, чтобы ни одна из них по своему эффекту не могла превзойти этой последней. Если бы я в дальнейшей своей работе оказался настолько неблагоразумным, что создал бы строфы более сильные, то я, по зрелом обсуждении, без всяких колебаний, постарался бы их ослабить, чтобы не портить эффекта crescendo.
Здесь я могу вставить несколько слов о самих стихах. Моя главная цель (как всегда) заключалась в оригинальности. До какой степени в писании стихов все пренебрегали оригинальностью – это одно из самых необъяснимых явлений в свете. Допустим, что самый ритм трудно разнообразить, но все же очевидно, что возможность разнообразия в количестве стоп и в форме стансов положительно бесконечна, и, не взирая на это, в продолжении целых веков, ни один человек не сделал и даже, по-видимому, не стремился сделать ничего оригинального в этом отношении. Дело в том, что оригинальность (за исключением умов, обладающих совершенно необыкновенной силой) вовсе не есть, как полагают некоторые, продукт инстинкта или наития свыше. Чтобы её найти, надо её тщательно искать, и хотя она может быть положительно отнесена к заслугам высшего разряда, но для своего достижения она требует не столько изобретательности, сколько отрицательного направления.
Само собою разумеется, что я не претендую ни на какую оригинальность ни в ритме, ни в стопосложении «Ворона». Ритм у меня – хорей, стих – восьмистопный. В каждой строфе шесть строк: в первой и третьей строке – по восьми стоп, во второй, четвертой и пятой – по семи с половиною и в шестой – три с половиною. Каждый из этих стихов, в отдельности взятый, был уже употребляем, и вся оригинальность «Ворона» заключается в том, что строки, написанные вышеизложенным способом, входили в состав одной строфы или станса. Никто до настоящего времени не сделал ещё попытки, которая бы имела хотя отдалённое сходство с подобной комбинацией. Эффект этой оригинальной комбинации ещё усилен некоторыми другими и совершенно новыми эффектами, созданными с помощью более обширного выбора рифм и повторения одних и тех же слов.