– На твоем месте я был бы аккуратнее в своих выводах, а уж тем более, касающихся Папы. Не забывай… – Эдвин многозначительно повел глазами в сторону спины возницы, но продолжил речь, не меняя голоса. – При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен.8
– О каком разумении ты говоришь? О духовном ли?
– О нем самом, – ответил Эдвин.
– Тогда поспеши, братец. Поспеши узреть их лицемерие. Прошу, отличи тьму от света.
– Ах, мне бы столько решимости. Хотя, я теперь и этого боюсь. Нам всем приходится в жизни ошибаться, а слишком уверенный в себе человек хоть и ошибается, но заблуждения своего не видит. – Сказал Эдвин, широко растопырив пальцы и глянув сквозь них на Фабиана, затем сжал их в кулак и уперся им в подбородок, который от самого рождения был слегка смещен влево.
– Видел бы ты лица простых людей… – спросил Фабиан Сарто. – Я смотрел в глаза потерявшей надежду старушке, маленькой девочке, переболевшей тяжелой болезнью, видел несчастную женщину, которая принесла своего единственного ребенка к святому, в надежде на чудо. Гладя ребенка по спине, сплошь покрытой волдырями и проевшими плоть до костей язвами, она стояла и обреченно проливала слезы у ног аббатов, не пускавших ее в храм. Малыш то находился в беспамятстве, то начинал бредить и почти не приходил в сознание, опуская свою маленькую голову на материнскую грудь. Это длилось несколько часов, пока очередь из таких же ослабших, измученных людей не дошла до нее. Оказавшись перед епископом, женщина рухнула к его ногам, оплакивая свое горе. Говорить ничего не пришлось, епископ все видел сам – на длинных, тонких и увечных руках матери висел чуть живой мальчик.
«Пламя нечистого поедает ваше дитя, – мелодично сказал ей аббат, затем, вздохнув, добавил, – хорошо, что пришли, недолго бы ему осталось… К вашему счастью, именем Святого Папы и волею его, возможно спасти душу сего прекрасного Божия создания… – аббат посмотрел на женщину и решил, что она голодает, но заметив подвязку, немедля произнес: «К счастью, все перед Богом равны. Мешок, который ты прячешь, женщина… не жалей серебра на спасение своего дитя! Вот в руках моих индульгенция. Через сие ты обретешь спасение, и в том воля…»
– Ему было все равно, – продолжал Фабиан. – Он даже не договорил еще, когда вырвал с ее пояска мешок с монетами и сухо пробурчал: «…Божья воля. В том Божья воля. Следующий! …Ох, близок скрежет зубов, нечистые… скорее же, возьмите спасение, не жалейте, не скупитесь, пока Бог к вам благоволит!» …Ему было все равно.