– Алис, я напугал? Извини! Дай посмотреть, – дергает Глеб к себе мою руку.
Хмурится, разглядывая набухающую багровую каплю на первой фаланге.
– Надо пластырь раздобыть, – переводит на меня озабоченный взгляд.
– Глеб Янович, не надо, всё хорошо, – лепечу я в ответ, слишком остро ощущая его прохладную крепкую ладонь, обхватившую моё запястье.
Да зачем мне пластырь, если я так млею сейчас, что пульс давно сорвался в нитевидный, и кровь скоро вообще перестанет поступать в слабеющие конечности.
Если вы не мечтали о чьём-то прикосновении год, то даже не пытайтесь меня понять!
Наши лица вдруг так близко, что я дышу его дыханием. Глаза сами собой широко распахиваются, жадно вбирая картинку, приоткрывается рот. Мне это всё чудится, наверно, но у Глеба Яновича расширяются зрачки, топя светлую радужку, пока он путешествует внимательным взглядом по моему запрокинутому к нему лицу. Улавливаю горьковатый привкус алкоголя в его дыхании, то, как странно туманятся глаза, когда он подается ближе, чуть хмурясь.
– Прости, Алиса, что напугал, – глухо повторяет будто сам себе.
– Не напугали, – бормочу.
Капелька крови бежит по пальцу. Наумов всё так же держит мою руку около своего лица, и…Вдруг наклоняется и быстро слизывает её.
От шока из меня вылетает сдавленный хрип.
– Бл…– тихо рычит Глеб себе под нос, тут же резко отбрасывая мою руку в сторону, будто это ядовитая змея, и делая два широких шага назад.
Смотрю на него во все глаза, глотая воздух ртом словно рыба, пока он смущенно взъерошивает короткий светлый ежик на затылке, наблюдая за мной исподлобья, и разводит руками.
– Алис, это…– хмыкает, качая головой, – Ты не думай ничего, я…
– Глеб Янович, я вас люблю! – выпаливаю на одном выдохе, не желая слушать его совершенно ненужные мне оправдания.
Признание срывается с губ так легко, а вот оглушающую тишину после него пережить практически невозможно.
У Глеба Яновича натурально отвисает обожаемая мной челюсть, а прекрасные голубые глаза, вылезая из орбит, очень рискуют окраситься лопнувшими капиллярами.
Меня накрывает паникой и безбашенной решимостью одновременно.
Уже призналась – нечего терять!
Вырываю своё запястье из ослабевших пальцев Наумова и с прыжка кидаюсь ему на шею, крепко обняв и прижавшись губами к открытому рту. Сердце вылетает куда-то в горло. Жарко, нестерпимо жарко трясет. Я так оглушена собственными эмоциями, что почти не ощущаю вкуса его прохладных влажных губ, и, лишь самовольно добравшись до преподавательского языка, пропитываюсь нотками мужской слюны, горьковатой и немного кислой от хмеля. Вспотевшими ладонями глажу его шею, затылок, вжимаюсь всем телом в его, будто пытаюсь стать с Наумовым сиамскими близнецами. Вдавливаюсь в твердый мужской торс грудью, животом, бедрами…