и право по сим законам судить. Это касается не только народа, но и короля. Нет… Особенно короля."
Эксодий, в силу своего возраста и горячего, юношеского нрава, нахмурив густые черные брови, что были похожи своей небрежностью и изгибами на молнии, тонким голосом зарычал, словно молодой котёнок на старого льва с той же дерзостью, с какой бросают вызов схлестнуться в дуэли: "Отец, ты считаешь, что такая страна хороша? Да ты слеп, раз не видишь, под каким гнётом живёт твой народ! И ты правда хочешь, чтобы я оставил всё как есть?! Я не собираюсь выкалывать себе глаза миром, который навязал нам Лакшата, и мой народ будет жить в сто крат лучше, когда я исправлю твои ошибки!"
Гидеон хоть и безгранично любил своих детей, но оставлять такую дерзость безнаказанной он не мог, ибо в нём взыграл лик полководца, способного удержать дисциплину в многотысячной армии. И он, будто по привычке, ударил увесистым кулаком по столу и, глядя Эксодию прямо в полные детской злобы и обиды глаза, с грохотом вскрикнул сыну: "Следи за манерами, разговаривая с родителем! Ты ещё слишком мал, чтобы понять суть таких тонких вещей, так что в твоей голове не должно возникать и мысли о том, чтобы спорить!" После этой вспышки гнева, совсем маленькие Гвала и Алмакир потеряли дар речи и не могли от страха удержать ложку без дрожи в пальцах, а Дахий, что был на пару колец их младше, и вовсе начал рыдать то ли от громкого удара и враждебного гнева в голосе Гидеона, то ли от страха за старшего брата, на которого гнев и обрушился. Однако сам Эксодий постоял на своём: пару секунд вглядывался в огромный кулак отца на столе, а уже затем в его гневные очи, после чего молча ушел из трапезной, не окинув никого взглядом.
Время подходило к вечеру; на окрестностях дворца по кирпичным дорожкам прошлись лучи Сэн, понемногу уходя в закат, одаривая напоследок дня людей теплом и светом. И когда Сэн ушёл за горизонт, в тёмных уголках покоев короля Гидеона медленно, стараясь не привлечь внимания, шагал Эксодий в короткой тунике и зажёг свечу только тогда, когда добрался до своей цели. Свет свечи переливался в металлической оправе небольшого сундука оранжевым бликом, а полированная деревянная крышка на ощупь оказалась удивительно приятной и гладкой несмотря на то, что за содержимым уже давно никому не было дела, отчего столь красивое изделие долгое время оставалось под коркой пыли. И когда Эксодий открыл сундук, он увидел свой желанный предмет: отцовскую шпагу с позолоченным эфесом, а крупный рубин в яблоке блестел от света свечи. Вот что писал сам Эксодий уже будучи взрослым мужчиной про оружие отца: