Жизнь как притча - страница 28
– Это тот, который «Мыслителя» справил? Да-да, помню, мне сказывали о нём.
– Вот такая книжка.
– И как же называется твоя книжица?
– Называется просто – «Лепка».
– Лепка… – нараспев повторил старец. – Лепота…
– Вот-вот, лепота, отче! Оттого и вожу.
– А звать-то как тебя, богомаз Христов?
– Звать Борисом, – ответил стенописец, складывая ладони для благословения.
– Бог благословит.
Савва перекрестил богомаза.
– Ступай, Борис, и трудись с миром!
Мысль Лантери о необходимости малой зоны перехода между соседними большими формами стала частью мировоззрения старца. Через несколько лет после памятного разговора Саввы со стенописцем Борисом случилось монастырской братии строить надвратный храм во имя святых Бориса и Глеба. Отец игумен задумал отступить от проекта и растянуть крышу от колокольни (храм был спроектирован со звонницей в барабане[3]) до уровня крепостной стены. Захотелось ему видеть будущий храм в виде шатра. Замыслу начальника воспротивился Савва.
– Да как ты, отец, не понимаешь, что между крышей и въездными воротами должна быть зона перехода – свободные вертикальные стены!
– Что ты мелешь, Саввушка? – изумился настоятель. – Какая зона перехода! Ведь стены-то кирпичные, куды ж они перейдут-то, скажи на милость?
Рассмешил он Савву. Видит старец, говорить с настоятелем о законах искусства нет никакого толку. Обнял он Игнатия, потом отстранился и сказал как отрезал:
– Не благословляю!
Пришлось настоятелю уступить воле товарища. Крепко он тогда обиделся. Дулся целых три дня. На четвёртый день монахи поцеловали друг друга в плечики и разошлись прежними друзьями. Зато надвратный храм выстроили по проекту. Игнатий потом прощения у Саввы просил за своё неразумие. Вышло-то красиво. А старец ему в ответ:
– Помолимся, брат, за инославного Эдуарда.
– Это кто ж такой? – удивился настоятель.
– Был такой строитель будущей нашей красоты.
Действительно, весть про Абакымскую трагедию натолкнула старца на мысль: не создать ли в России по опыту легендарной республики ШКИД социальный институт, выполняющий роль промежуточной формы между государством и поколением молодых людей, вступающих во взрослую жизнь? То, что произошло в цитадели сибирской высшей школы, наглядно иллюстрирует мысль Лантери о конфликте крупных форм, вошедших в непосредственное соприкосновение друг с другом. Действительно, если бы между волной внезапного студенческого гнева и службой охраны правопорядка существовала хоть какая-то зона перехода, которая приняла бы на себя всплеск студенческих эмоций (например, студенческий парламент, наделённый правом реального управления университетской жизнью), всё могло случиться иначе. Скольких бы нелепых смертей не случилось, сколько горячих умов не сказали б в запале чувств: «У меня больше нет Родины!»…