На небесах ещё светло… Постскриптум - страница 6

Шрифт
Интервал
но никто не покупает
шубу драную его.
Вот стоит он утром ранним
на подтаявшем снегу.
А цыганочка цыганит
золотишко на серьгу.
И глаза посмотрят в душу,
и монеты зазвенят.
Зазвенит свирель пастушья —
чистый голос цыганят.
…На дворе морозец слабый
этой позднею порой.
Чутко спит цыганский табор
на ступенечках метро.
У Казанского вокзала
над судьбою ворожу…
Девка узел завязала —
всё никак не развяжу.

Ночная степь

То не гром гремит далёкий,
то не рыщет дикий вепрь —
скачет всадник одинокий
через сумрачную степь.
И ни зверя и ни птицы,
ни старухи-молодицы —
ни одной живой души
не слыхать в ночной глуши.
Конь торопливо несётся
и по ветру грива вьётся —
раздаётся конский топ,
как вбивают гвозди в гроб.
Одичалый конь несётся.
Темнота стоит стеной.
Только хохот раздаётся
за испуганной спиной.

«Ветер подул из гнилого угла…»

Ветер подул из гнилого угла:
с запада тучи нагрянули.
Небо закрыла тяжёлая мгла.
Молнии о землю грянули.
И захлебнулся слепой небосвод
грохотом мощного грома.
И вертикальные линии вод
падали долго и ровно.
В твердь ударяясь, цветами цвели! —
таяли и увядали.
И превращали неровность земли
в плоскость и горизонтали.
То, непонятно о чём сожалеючи,
мелкою дрожью дрожали.
То неподвижно лежали в ночи,
дальний огонь отражая.

«Луна над вечернею хатой…»

Луна над вечернею хатой
глядит с невысоких небес…
Мёд ведает лапой косматой
Бог Леса – строптивый Велес.
Заблеяли овцы во мраке.
Вздохнул старый дуб на горе.
Опять задохнулись собаки
от брёха на дальнем дворе.
Я ночью проснулся и слушал:
под крышею стонут птенцы…
И долго в колхозной конюшне
копытами бьют жеребцы.

У камина

(романс)

Побудь со мной ещё минутку,
В печальный час побудь со мной…
Как саламандры пляшут жутко
там, за решёткою сквозной!
Что будет там, за тем пределом:
за той прибрежною косой,
за тем туманом белым-белым,
за этой чёрной полосой?
А вьюга дикая хохочет…
И, разгребая спелый жар,
опять грустишь ты зимней ночью,
следя за пляской саламандр.

«И день высок, и полночь глубока…»

И день высок, и полночь глубока.
Я умер и воскрес. И жизнь течёт другая.
И женщина у чёрного окна
голубоватый свет не зажигает.
Прошло столетье или минул год? —
теперь всё так мучительно и странно:
девятая луна обходит небосвод,
как одинокий и печальный странник.
И я всё больше думаю о том,
пока всё дальше время отлетает:
на чёрный день оставлю старый дом,
где женщина огня не зажигает.
Следующая страница