– Гладь меня, – шептала она ему в ухо, – у тебя волшебные руки, всегда теплые.
Да, была у Марка такая наследственная способность, доставшаяся от прабабушки, перчатки ему зимой нужны не были. Он прижимал ее к себе, одну руку просовывал под талию и клал на низ спины, другую запускал в волосы на затылке и начинал медленно сжимать и разжимать шею, плечи, перебирать позвонки. Особенно ему нравилось слышать, как она начинала сопеть ему в ухо, согреваясь и возбуждаясь. Он перебирал пальцами каждый сантиметр ее тела, слушая, как начинает оно отзываться его призыву. Руки как бы начинали видеть, они искали точки и глубину прикосновения, на которое послушное Анино тело отзывалось усиленным сопением и легким движением навстречу, и начинали бережно раскрывать, распечатывать этот отклик, то сжимая, то поглаживая, то отпуская… Он делал так до тех пор, пока она рефлекторно не обвивала его ногу своими длиннющими и не начинала прижиматься к ней низом своего живота, так, как будто хотела по столбу залезть наверх и поменять сгоревшую лампочку. В этот момент она вытягивалась в струну, прижималась грудью и крепко обнимала руками.
«Согрелась», – думал Марк, хотя, честно сказать, думать в этот момент у него не было уже никакой способности, ласки становились такими бурными, что доводили до исступления. Наслаждение от прикосновения, помноженное на неожиданно возникшие чувства, позволяло в этот момент позабыть и про обязательства, и про перспективы, и про ответственность. Все растворялось в этом слиянии, без остатка, без сомнения, без альтернативы… В какой-то момент, когда уже была зима и утренний поздний рассвет делал несколько нелепым их лежание на постели, Аня сидела, опершись спиной на подложенную к спинке кровати подушку, и курила тонкую сигарету, Марк, сидя у нее в ногах, неожиданно для самого себя вдруг сказал:
– Я люблю тебя…
Нужно было видеть ее глаза… Что только не смешалось в них в тот момент… Зрачки стали вдруг совершенно темными, карие глаза превратились в два темных колодца. Что в них было? Скорее страх, недоумение, недоверие, может, даже жалость к нему, неразумному. Они как бы спрашивали: «Ты вообще понимаешь, что ты творишь? Ты соображаешь, что говоришь? Что мне теперь с этим счастьем делать?» Марку никогда не забыть это взгляд. Длилось все не более нескольких мгновений, а осталось в памяти на всю жизнь. Она все понимала заранее, она знала, что момент упоения кончился, что слова имеют значение, что зря он это сказал. Так все в итоге и вышло. В отличие от Любы, которая пользовалась словом «любовь» как кайлом, молотила им направо и налево, Аня понимала, что это значит, и все знала наперед.