Мерзко ухмыльнувшись, ксенос, в
котором фанаты звёздных войн с лёгкостью могли бы опознать дуроса,
начал что-то говорить по-прежнему невидимым мною сокамерникам. Те
ему заискивающе отвечали, но, видимо, чем-то не угодили, так как
красноглазая жабка сорвала с пояса длинный хлыст, который сразу же
окутался электрическими разрядами, и начала охаживать им людей за
моей спиной. К скрипу металла, шуму вентиляции и гулу силовой
решётки мгновенно добавились характерный свист и крики боли тех,
кому не повезло угодить под удар хлыста. Избиением прочих
несчастных дурос не ограничился, несколько раз электрохлыст, в
кровь разрывая кожу, приложился по моим бокам. Больно, чёрт побери,
но не больней круциатуса. Что, что, а уж терпеть боль я научился.
Спасибо дедушке Кощею. Садист, сука! Это я не про деда, а про
красноглазую жабу, соломинку ей в задницу. Глумливо засмеявшись,
если гнусавое хрюканье можно принять за смех, мучитель пошёл на
выход. Не издав ни звука, я ненавидящим взглядом провожал спину
дуроса, скрытую складками моего плаща. Через несколько секунд палач
исчез во вновь открывшемся проходе. Помните, я обещал не мучить
пленителей? Беру слова обратно… Его или их смерти не позавидуют,
обещаю.
- Хорош валяться, - буркнув под нос
почему-то по-русски, я медленно собрал тело в кучку, встал на
колени, прохрустев всеми костьми и суставами словно в восточном
боевике, чем привлёк внимание стонущих соседей, дружно переставших
оглашать ангар криками боли и запоздалыми стонами, а затем, под
прицелом семи пар глаз, выпрямился во весь рост.
- Вот же гадство, - сколько лет
общаюсь на английском, а как припёрло, так родную речь никаким
дустом не вытравить. Для острастки хрустнув шеей и самую малость
поиграв рельефной мускулатурой, скрыть которую не пыталась ни одна
капелька жира, я шагнул к избитым людям. – Эпиксеи, эпиксеи,
ферула. Эпиксеи. Анапнео – последним заклинанием снимаю кашель,
мучающий знакомого беззубика, шею которого окольцовывают набухшие
кровяные жгуты, оставленные электрохлыстом. – Эпиксеи.
- Энервейт, - раскрытая ладонь
ложится на лоб широкогрудого мужчины, с лицом, едва ли не по самые
глаза заросшим чёрной бородой. Видно, что когда-то за бородой
тщательно ухаживали, но теперь она сбилась в грязные кровавые
колтуны. Последний пациент оказался широк в кости и приземист и
производил впечатление типичного фермера. Не знаю почему, может
быть своей основательностью?