Он оглядел комнату. Прошло совсем немного времени, но ему казалось, будто пропасть лежит между этим моментом и тем, что происходило совсем недавно. Халиф на диване все еще дышал. Газзали принял и это решение тоже: он не собирался убивать его. Убийство в придачу к таким похищениям? Он решил, что тогда им негде будет скрыться, не найдется такого места на земле. Он понимал, что это не обязательно верная мысль и что, возможно, именно его неопытность в делах убийства подсказала ее.
Если и так, быть по сему. Люди могут совершать ошибки. Или поступать абсолютно правильно по самым неожиданным причинам. Время покажет. Только после ты сможешь оглянуться назад, улыбнуться и покачать головой – или тебя обезглавят и выпотрошат при ослепительном солнечном свете на той самой базарной площади, где ты рассказывал свои истории.
Под влиянием внезапного порыва, отчасти из озорства, Газзали подошел к халифу и сдернул его шелковое нижнее белье вниз до колен, обнажив застывшую эрекцию. Она была поистине необычайной.
Потом он выпрямился. Он был готов. Был готов даже умереть, но не оставить здесь эти две вещи. И он не убийца. Истины, найденные и осознанные. Вот так просто, если что-то бывает простым в жизни человека. Перед ним вдруг возник образ дома и отца, держащего в руках книгу, которую Газзали сейчас нес за поясом своих шароваров.
Он бы плакал, подумал Газзали. И старался не ронять слезы на эту книгу.
Он подошел к внутренней двери. Глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
– Господин мой визирь! – позвал он обеспокоенным, но не испуганным голосом и не слишком громко. Как раз таким тоном, как нужно. – Пожалуйста, будьте столь добры, чтобы войти. Я не знаю, что делать.
Дверь быстро распахнулась. Они были недалеко.
Теперь произойдет то, чему суждено произойти.
Позже в то утро визирь и халиф Абенивина окажутся на краю насильственной смерти. Однако в тот момент визирь, живой и взволнованный, вернулся в комнату, где лежал халиф; стражник следовал за ним.
По мнению визиря, халифу вообще не следовало отсылать его. И правда, многое сложилось бы иначе, если бы он остался. Для него самого, для многих других в этом мире. Жизни людей изменились из-за того, что халиф велел ему выйти.
Мувардийский сказитель выглядел смущенным, но не особенно обеспокоенным – скорее, он казался растерянным, думал визирь позднее, – он прижал палец к губам, будто прося говорить тише, и указал на самый большой диван. На нем лежал спящий халиф, почти раздетый, демонстрируя необычайно огромный, возбужденный орган размножения.