Но Алина меня любила, она в самом деле любила меня, странно, непонятно, необъяснимо, но я знал, что она меня любит, не чувствовал – знал. Знал – по обеспокоенному голосу в телефонной трубке, когда задерживался, знал – по восторженному взгляду при неожиданной случайной встрече на улице, по приготовленному любимому блюду после тяжёлого трудового дня, по выглаженной рубашке к деловому обеду. Я знал, и поэтому не мог просто так уйти. От любимых не уходят, но от любящих тоже тяжело уйти, слишком стыдно, до отвращения к себе совестно. К тому же я всё-таки любил Алину, может быть, мой чувство к ней и не было чувством трепетной и страстной любви, но я и в самом деле очень тепло к ней относился, как же иначе, ведь я позвал её за меня замуж, а мужчины рода Скорняк абы кого замуж не зовут.
Мой дед, например, зимой в сорокаградусные морозы ездил на лыжах к моей бабке в соседнюю деревню. Тогда, конечно, они ещё не знали, что будут моими дедом и бабкой, они были молоды и влюблены. А моя бабушка, царство ей небесное, была доброй и умной женщиной. Ради такой стояло ездить на лыжах в деревню. Конечно, Алине до бабушки далеко, но, повторюсь, я знал, что она меня любит, также, как знал, что дважды два будет четыре. По крайней мере, в десятичной системе счисления.
Конечно, я встретился с той самой Надеждой, которая и порекомендовала Насте Анну в качестве реставратора. Настя сказала мне, что Надежда очень своеообразная девушка. Я это понял сразу. Она мне показалась какой-то воинствующей феминисткой. Как такая хрупкая, трепетная, творческая Анна могла дружить с такой хамоватой Надеждой? И Настя тем более. Во взгляде девушки, открывшей мне дверь, ясно читалось презрение к какому-то журналюшке, решившему вдруг поиграть в детектива:
– Ну проходите, раз пришли, не выгонять же вас, – будто нехотя протянула она.
Я вошёл в коридор и нерешительно потоптался. Снимать или не снимать обувь? Надежда мне нисколько не помогала, хотя и видела мою нерешительность, в итоге я обувь всё-таки снял, для того, чтобы снова увидеть её презрительную насмешку.
Мы прошли в кухню, чай мне гостеприимная хозяйка, конечно, не предложила, молча указала рукой на табуретку, мол, садись, незваный гость.
– Спрашивайте! – требовательно сказала Надежда.
«Я ей неприятен, потому что я мужчина,» – пришло мне в голову. – «А все мужики, как известно, козлы. Может, её обидел чем-то наш брат, да чёрт её знает, и разбираться даже не хочется.»