Вот тебе и "барин приехал"– подумал я, а потом мне стало некогда.
– Ты эта, звиняй, что я тя порвал, – мой новый друг опрокинул мне же на спину лохань кипятку, и стал прохаживаться берёзовым веником. Я чуть не завыл от наслаждения. – Отец Онуфрий вот тоже меня ругает: ты, говорит, Гриня, как красна девица: волос долог, а ум короток. Я, конечно, в обидушки – а чего он меня девкой зовёт?.. Но и сам понимаю: с тобой я перегнул малёха.
– Ничего, – просвистел я сквозь зубы. – Я не в обиде.
Гриня плеснул на каменку, под низкий чёрный потолок взметнулся раскалённый гриб квасного пару. Я опять застонал.
Раны, нанесённые зубами оборотня, заживают не в пример дольше и болезненнее, чем от того же железа. Или даже серебра…
– А я виноват, что от тебя кровухой пахло? Я там неподалёку верши ставил, чуешь? Слышу – Степашка надрывается: барин приехал… А мы вас со вчера ждём. Никифор уже и самовар взгрел, баба Нюра пирогов с вязигой напекла – страсть. Ну там, сало копчёное, сиг да жерех… Терем барский прибирали – чуть не языками вылизывали. Шутка ли! Сам барин Алесан Сергеич из городу пожаловали…
Хороший парень – Гриня. Можно вот так лежать на лавке, дышать квасным и рябиновым паром, а он будет мять тебе бока, плечи, спину, временами поливая кипятком и охаживая веником, и говорить, говорить…
Я чувствовал, как уходит боль из едва подживших ран, как перестают скрипеть суставы, и рассеивается, как смог на свежем ветру, осенний питерский сплин.
– Так вот, слышу это я, как Степашка надрывается, верши побросал и сюда. Встретить – приветить, Анчутку-егозу к сердцу прижать, Алесан Сергеичу, опять же, в ножки поклониться… Подхожу, чую – кровью пахнет. Зырю – стригой. Ну, ретивое и взыграло… Я из портков, как был, перекинулся – и на тебя. А знатно мы пошкомутались, а?..
– Ага…
Как я его не прибил – не понимаю. Наверное, сработал инстинкт: солдат ребёнка не обидит. А Гриня – детина добрых двух метров росту, с фигурой, как у Геракла, работы скульптора Фидия, – и впрямь был ребёнком. Осьмнадцати годков и трёх месяцев – как гордо и трогательно довёл до моего сведения его папаня – деревенский староста Мефодий Кириллович, по-совместительству – лесной оборотень.
Прошу не путать с вервольфами: у них с оборотнями какая-то классовая вражда на почве обоюдной ненависти. Отличие таково: у вервольфов "вторая сущность"одна, волчья. Оборотни же существа творческие. Захотят – лосем перекинутся, а захотят – налимом, царём среди озёрных рыб.