В то же время следует добавить: Риэль был последним из этой группы. Он пережил всех других значимых неокантианцев, хотя и не был самым молодым из них, так что с ним неокантианство закончилось как историческое явление. Сегодня нет мыслителя самостоятельного значения, к которому бы подходило имя неокантианца, и иначе быть не может. Неокантианство в указанном здесь смысле завершило свою работу для тех, кто не игнорирует результаты науки в решающем пункте: основные понятия трудов Канта, которые для нашего времени стали трудными для понимания, поскольку для того, чтобы найти свой путь в Канте, нужно хорошо знать философию XVIII века, в которой вырос Кант, получили в трудах неокантианства форму, в которой их может понять каждый, кто вообще способен к философскому мышлению. Нам больше не нужны новые неокантианцы. Они не смогут найти работу, какую еще надо закончить.
Это, конечно, не означает, что все современные «философы» поняли то, что важно в Канте. Ведь есть еще люди, которые философствуют и при этом относятся к области «трансцендентального», т.е. к «формам восприятия», «категориям», «идеям», «трансцендентальной апперцепции» или «сознанию вообще» и т.д., открытых Кантом как совершенно новым, либо как к трансцендентально-метафизическим, либо как к эмпирико-психическим, т.е. не имеют представления о том, в чем состоит решающий аккорд Канта. Но этот факт не имеет никакого отношения к научной философии, пока речь идет о ней. Таких людей можно сравнить с учениками, которых нельзя «посадить» на «приму» самостоятельной философской работы, потому что они еще не усвоили «второстепенное». Сегодня это полностью их собственная вина. Теперь даже для тех, кто не в состоянии понять смысл кантовских текстов, чтение которых требует основательной историко-философской подготовки, в трудах новокантианцев есть книги, из которых они могли бы узнать, что имел в виду Кант. Если они этого не сделают, то останутся «секундантами» на философских катетах.
Особенно тот, кто вместе с Когеном, Риэлем и Виндельбандом найдет там все необходимое, чтобы овладеть предпосылками и основами кантовской трансцендентальной философии, и таким образом сможет перейти к изучению оригиналов, остававшихся для него непонятными до тех пор, пока к ним обращались как к папирусу, который только что открыли. Если, несмотря на такую подготовку, он все же не в состоянии «вообразить», как любят говорить дилетанты, то есть мыслить, что-либо о «трансцендентальной» сущности, ни психической, ни метафизической, то ему лучше отказаться от изучения научной философии. Он недостаточно одарен для абстрактного мышления, которое в ней необходимо. То, что Кант до сих пор не понят, является, таким образом, лишь, так сказать, педагогическим обстоятельством.