Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся.
– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?
Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.
– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться,– все так же задумчиво сообщила она.– У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.
– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.
– Только приятелю своему не говори.
Она вздохнула.
– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собрались: «Не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась». А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.
Я попробовал ее приободрить.
– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?
Николь покачала кудряшками.
– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?
– А что у тебя? – заинтересовался я.
Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…
В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.
Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:
– Только кофе? А пожрать не заказывали?
– Доброе утро, молодой человек,– строго сказала ему Николь.
Ганс почесал мятое пузо и подошел к распахнутому окну.
– Какое же оно доброе? – не согласился он, перегибаясь вниз.
Впрочем, внизу ничего интересного не обнаружилось, и Ганс, плюнув, вернулся к столу.