Здесь мне пришлось отстать, потому что темнота стояла страшная и я боялся, наткнувшись на что-нибудь, выдать себя. Замерев, я водил вокруг руками, а видел только сплошную черноту. Лампа Отто давно исчезла в лабиринте штабелей и ящиков; шаги удалялись.
И тут я услышал голос немого.
Отто сказал несколько слов на чужом языке, который показался мне непохожим ни на один из европейских. И это точно был не датский: среди пассажиров было двое датчан, я их наслушался. Голос у Отто был высокий, но, пожалуй, не женственный. Необычный голос.
Немому ответили – тот же странный, неуловимо чужой язык, хриплый грубый бас. Затем мгновение тишины – и , то сливаясь, то разделяясь, два ритма шагов застучали в темноте. Не немой возвращался.
Раскрыв первую из тайн Отто, я, конечно, не мог остановиться. В последующие дни только и делал, что выслеживал его. А в кают компании с дерзким любопытством вглядывался в круглое лицо, которое взрослым, наверное, казалось детским. Отто, оказывается, вел на корабле кипучую деятельность.
Сейчас все это кажется сном. Неужели корабль и правда был таким огромным? Неужели Отто и правда занимался там настолько странными вещами?
Мы (хотя Отто про это «мы» так и не узнает) спускались в сырые трюмы, где он звенел чем-то и лязгал – вскрывал ящики? Мы спускались в черное, пламенное машинное отделение, где выл огонь в огромных печах, а Отто передал кому-то бумаги, показавшиеся мне ярко-красными. Мы часами бродили в темноте по кораблю: как-то раз я заметил, что Отто составляет карту «Вагриуса».
Я следил за Отто и в день, когда разразилась буря. Днем это сложно назвать: еще за обедом в иллюминаторах было темно, и в эту темноту хлестала пена – по палубе перекатывались волны.
В кают-компании все молчали и тревожно прислушивались к протяжным, трескучим скрипам, с которыми «Вагриус» вырывался из серых масс воды. Лица были скрыты в полутьме, и так все было безжизненно, что мне начало казаться, что «Вагриус» уже потонул – может быть, уже давно – и все мы здесь мертвы.
Желтые старики, брат и сестра, были еще страшнее обычного. Было темно, это точно. Но все же я отчетливо помню, что видел, как свет отблескивает на их тусклых, ровных, серых зубах, когда они улыбались и ели.
Я сбежал из кают-компании как смог, только для вида расковырял ложкой рагу и сунул в карман пару ломтей хлеба с ломтем шпика между ними. Пока родители обедали, по метавшемуся под ногами коридору добежал до нашей каюты. Здесь я забрал пальто, припрятанные свечи, фонарик, нож, мелки, компас и «Калле Блюмквиста, сыщика». Все необходимое, чтобы скрыться и исчезнуть с пассажирской палубы до ужина. Или даже дольше.