Привычка – вторая натура. В голове уже возникла тысяча сценариев убийства и избавления от тела, но не было ни одного варианта, как поступить, если Ларссон не заснет. Эванс никак не могла понять, где же просчиталась. Казалось, он такого же телосложения, что и Ли, но, роняя ее спиной на не заправленную постель, спать Адам точно не собирался. Она успела поставить в голове заметку с пунктом «отметелить друга за бедлам в своей комнате». Благо, пружины нового матраса больше не впивались в спину, ведь Принцесса Лили не могла нормально спать на старом.
Ждать от нее каких-либо действий – пустая трата времени. Адам взял инициативу в свои руки, жадно целуя холодные губы. Они обжигали, словно жидкий азот, льющийся прямо в горло и замораживающий изнутри, но оторваться от них приравнивалось к асфиксии. Прикосновения холодных рук стало нужнее собственного тепла, запах пепла – желаннее воздуха, мерцание антимонитовых игл в полуприкрытых глазах затмило самый яркий свет, доводившийся когда-либо видеть. Адам зажмурился до белого, лишь бы выгнать из памяти этот образ. Он здесь не за этим, как бы не пытался настойчиво найти доступ к холодной коже.
– Скажи мне его имя, – шепнул он, нехотя оторвавшись от горько-сладких искусанных губ, и посмотрел ей в лицо.
– Вам не следует это спрашивать, – Эванс ушла от ответа. Снова на «вы» не переступала границ и не подпускала ближе. Не убранный из речи официоз навел на мысль, что все это игра и правила в ней устанавливал не он. Возможно, для Адама играло совместное прошлое – не самое радужное по воспоминаниям. Эванс держала дистанцию. Исходивший от нее циановый дурман велел не приближаться, а Адам, как полный идиот, уходил в ядовитое облако с головой. Дышать стало невозможно. Хватая отравленный воздух, подобно обезумевшим от жажды и пьющим соленую воду, он стащил с себя галстук в надежде, что дурман рассеется и… тщетно. Стало еще хуже от ощущения холодных маленьких рук на груди под расстегнутой рубашкой. Сознание вопило о необходимости проснуться, а тело его не слышало, погружаясь в казавшийся спасительный холод объятий.
«Как его зовут», – отдавалось эхом в ушах. Эванс искренне не понимала, зачем ему вообще это звать. Идиот. Спасение Ларссона крылось в незнании. Она быстро расправилась с рядом мелких пуговиц его сорочки. Окажись она кем-то из малознакомых, Ларссон не вспомнил бы о ней наутро и без стараний со снотворным: новая галочка в списке напротив «очередная». При редком везении удостоилась бы собственного порядкового номера. Ей подошло бы что-то вроде «мисс Сто Шестьдесят» или «мэм Двести Тринадцать». Он не давал ей сделать и вдоха между поцелуями. По прокачке скилла по зацеловыванию до умопомрачения, можно смело заключить, что «Двести Тринадцать» было бы вероятнее.