После этого все зэки как куклы,
их увозят от дома далёко.
В тюрьме не прийти в себя, ты заперт на ключ,
вокруг нет земли и не видно людей.
Окно, как клетчатая занавеска из чёрных туч,
закрывает открытую волю идей.
Себя можно отличить от других
рифмой строф, уложенных в клетку.
Здесь редко встретишь глухих и слепых,
тут очередь на «дальняк» и к розетке.
Здесь слезятся глаза и не стоит болтать
про то, что подумал и про мечты.
В этом месте нельзя совсем воровать,
твои мысли видны, как следы.
Тюрьма твой щит, а камера твой приют,
здесь никто не скажет, что ты чужой.
Тебя не найдут, если за тобой не придут.
Понимаешь, наказание это покой.
Может быть, лучше двери в ничто
нет, чем место тюремной жизни.
Здесь становишься человеком никто,
потеряв память и веру в отчизну.
Неважно, на какую букву себя пошлёшь,
там не снять бюстгальтер от кутюр.
Идёшь по кругу, то и в никуда придёшь,
тут не услышишь шелест купюр.
За всю свою жизнь и подумать не мог,
что буду замкнутым здесь.
Я русскими генами терпел всё дерьмо,
еврейским умом осознал этот стресс.
Так хотелось по земле ходить босиком,
не зная глубины, войти в воду,
с горки катить и лететь кувырком,
но река жизни не имеет брода.
Страшный приговор прозвучал судьи в чёрном.
Беспощадность его и непреклонность,
выключили звук на словах «виновен…»
и выразили презрение в мою невиновность.
С губ стекали слова, продиктованные страной.
Я содрогнулся и понял, ждать помощь безнадёжно.
Закрывалась глава, которая была моей судьбой.
Меня приняла тюремная жизнь, она стала возможна.
Всё, что говорил я, по сути, болтовня старика.
Может, нет толку правду в судьях искать.
В нашем возрасте судьи не сокращают срока.
Меня, как тень, было легко отыскать.
Чем меньше поверхность, тем надежда скромней,
несчастных и мёртвых не отличить от живых,
верность супруги вела счёт моих дней,
в пире согласных, где мы с ней среди них.
В лагере схоронился на срок,
как пони ходил по кругу,
пройденные метры не жалели сапог.
В тёмную даль смотрел с испугом.
Там далеко было от шума городов,
в рязанском поле среди пустых небес.
Жизнь отступала до колючих проводов,
и не было дороги, ведущей просто в лес.
Всегда ветер вырывал из спины тепло,
я просто оказался один за бортом,
как будто в сказке упал в дупло
и вдруг себя почувствовал мёртвым.
Мой гуманизм не ожидал конца века,
я стал почтовым адресом за высокой стеной,