– Я гулять, – угрюмо сказала я, завязывая шнурки на грязных кроссовках.
– А как же ужин? – спросил отец, помахав перед моим лицом бумажным пакетом, от которого исходил мясной аромат.
– Я не голодна, – безразлично ответила я и вышла из квартиры.
– Будь дома не позднее десяти! – прокричал мне вслед отец.
– Ага, щас! – огрызнулась я себе под нос, заходя в лифт, – чтобы ты мне весь вечер промывал мозги?
Отец не слышал этих злых фраз. Он улыбнулся мне из дверного проема и закрыл дверь, а я нажала на кнопку, и лифт, натужно скрипя, поехал вниз. Внезапно на потолке моргнула лампочка, я взглянула в заляпанное зеркало и вздрогнула от неожиданности – рядом с моим ярко-накрашенным лицом в воздухе повисло еще одно лицо – бледное, неживое. Это было мамино лицо. Глаза сначала были закрыты, а когда резко открылись, передо мной будто разверзлись две черные пропасти. Я напряглась, сжала кулаки, зажмурилась. Лицо исчезло, и я судорожно выдохнула. Лампочка в лифте снова моргнула и затрещала. Не хватало еще застрять тут! С моей удачливостью, это легко могло произойти. Но в этот раз обошлось. Выйдя из подъезда, я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, потом достала из кармана телефон и набрала на ходу новое сообщение:
“Мне казалось, что ты нормальный парень, а ты мудак. Когда мне плохо, тебя нет! Вот пойду и сброшусь с крыши!”
Поставив телефон на беззвучный режим, я сунула его обратно в карман, натянула на голову капюшон и бесцельно побрела вперед. На улице был премерзкий ноябрьский вечер. Я не знала, куда идти, и просто шла – не важно куда, главное, подальше от дома, в котором я всегда вижу ее – мою умершую маму…
***
Мою маму звали Алена, или Айли, как ее называл отец. Откуда взялось такое странное прозвище, я не знаю, но отец говорил, что оно появилось еще до того, как они с ним поженились. Она мне часто снится – стройная, высокая, красивая, с длинными, темными, идеально-гладкими волосами. Во сне она всегда ласково смотрит на меня – так же, как при жизни. Мне до сих пор кажется, что я во сто крат хуже, чем мама обо мне думала. Неопрятная, с короткой, вечно растрепанной стрижкой, в мешковатой одежде – я совсем другая, во мне нет ни толики маминой утонченности. Но мама никогда не пыталась меня изменить или переделать.
– Пусть Дана носит то, что ей нравится, – говорила она папе, когда я вновь вместо платья надевала в школу черный балахон и джинсы с разрезами на коленях.